Серый шестерённый свитер (с)
Название: Мир под их пальцами (The World Beneath Their Fingers)
Фандом: Once Upon a Time
Автор: Cyprith (www.fanfiction.net/u/454361/)
Переводчик: Тигримлин
Бета: corso
Пейринг: Румпельштильцхен (мистер Голд)/Белль
Рейтинг: PG-13
Жанр: Romance
Предисловие автора: "...Большая часть этих историй не связана друг с другом. Некоторые из них АУ в большей или меньшей степени. Некоторые просто странные и глупые. А другие грустные до слёз. Но в каждой более или менее присутствуют романтика и мистер Голд/Румпельштильцхен."
Ссылка на оригинал:
www.fanfiction.net/s/7825061/2/The_World_Beneat...
Разрешение на перевод: получено
читать дальше1. Это стоит запечатлеть1.
Это стоит запечатлеть, или Тысяча слов, которые она не понимает
Голд/Белль
На Сторибрук низвергается ледяной дождь, густая изморось пробирает до костей, проникает под самую тёплую одежду, так что кажется – согреться не получится уже никогда. Регина направляется в офис; под мышкой у неё мягкий кожаный портфель – подарок Генри на День рождения – надёжно защищённый от дождя под её огромным чёрным зонтом.
У дверей булочной она видит Голда и улыбается, потому что знает: он страстно ненавидит холод (от которого у него болит нога). Так что вместо того, чтобы повсюду совать свой нос, он предпочтёт отсидеться у себя в ломбарде – минимум до конца недели.
– Что заставило вас выйти на улицу в такую погоду? – окликает она, подойдя поближе; дождевые капли оглушительно барабанят по их зонтам. – Помнится, от влаги вы таете, мистер Голд.
Обычно в такую погоду от Голда можно ждать всякого рода малоприятных замечаний. Или, в самом крайнем случае, он неизменно пребывает в отвратительном настроении и чуть что – готов вцепиться в глотку. Но сегодня, при звуке её голоса он выглядывает из-под зонта, смотрит вверх и, кажется, вообще удивлён, обнаружив, что идёт дождь.
– Хммм? О, нет, госпожа мэр. Вы спутали меня с человеком за ширмой. Не обращайте внимания и всё такое прочее.*
Вот так, просто и незатейливо, они расходятся в разные стороны. Оба возвращаются к своим делам, не обменявшись ни единым грубым словом.
Когда Регина добирается до офиса, то сразу же вызывает Сидни Гласса. Дело своё он знает прекрасно, поэтому уже через три дня ей на стол ложится папка, полная глянцевых фотографий. В основном на них со скрупулёзностью, граничащей с идиотизмом, запечатлён Голд, опускающий монетку в счётчик на парковке; диктующий официантке список того, что желает на ужин; или же забирающий арендную плату у бессчётного количества различных, большей частью испуганных лиц.
Но есть один снимок, явно сделанный откуда-то из кустов (кадр обрамлён листвой).
Конец дня, солнце клонится к закату, по тротуару ползут длинные тени от машин, припаркованных там и сям по всей улице. Голд замер в дверях своего магазина, рука, в которой он держит ключи, безвольно опущена, другая сжимает трость, так и не донеся её до земли.
Напротив магазина чуть в стороне стоит женщина. На ней жёлтое платье в горошек – совершенно не подходящее для её возраста. Волосы небрежно забраны в пучок и заколоты двумя чернильными перьями. Она стоит в профиль к камере, расправив плечи. На лице ни тени страха, только улыбка.
Ещё снимок, сделанный мгновение спустя, и, да – Голд тоже улыбается. Онемевший, застигнутый врасплох. Он выглядит… не так, как обычно. Как-то ниже ростом, хотя высоким он никогда не был; уязвимый – она и не думала, что такое может быть.
Счастливый.
Регина закрывает папку и прячет её в выдвижном ящике стола.
Этот снимок может о многом рассказать, но она пока не понимает, о чём именно.
– Замолчите, – говорит она снова. – Вы прошли сквозь огонь. Специально. Чтобы произвести впечатление.
Он злобно смотрит на неё. Она орудует своей жуткой губкой.
Тогда он злобно смотрит на свою фляжку.
Белль, изо всех сил стараясь не улыбаться, продолжает работу.
________________________________
* «Не обращайте внимания на этого человека за ширмой!» («Pay no attention to that man behind the curtain!») – Цитата из х/ф «Волшебник страны Оз» («Wizard of Oz») 1939 года.
www.youtube.com/watch?v=YWyCCJ6B2WE
2. Алмазы и золото2.
Алмазы и золото
Голд/Белль
Предисловие автора: Написано по анонимной заявке: «музыка ночи».
Песня Тома Уэйтса принадлежит Тому Уэйтсу. Мистер Уэйтс, я безмерно уважаю Вас и не получаю абсолютно никакой выгоды от того, что использую здесь Вашу песню, поэтому, пожалуйста, не подавайте на меня в суд.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Голд не знает, как она это делает. Но, с другой стороны, он и не спрашивает. И из психиатрической лечебницы Сторибрука ни разу не звонили – он её доверенное лицо на случай крайней необходимости – так что это в любом случае не важно.
Но иногда, по ночам, когда стрелки часов переваливают за цифру 12, входная дверь приоткрывается, и она, босая, проскальзывает внутрь, как лёгкий ветерок.
Включает проигрыватель – игла опускается на пластинку Уэйтса – и, покачиваясь, направляется в его комнату.
То, что делают здесь за алмазы
То за золото делают ведь
И он знает, он знает. Она нездорова. Это… не правильно. Она настолько не в себе, что чувствует, как пахнут звёзды во время дождя. Но – по хлебным ли крошкам, или как-то ещё – она всегда находит дорогу домой. А это что-то да значит. Значит… для него. Раз она продолжает сюда приходить. Если, несмотря на то, что она не помнит собственное имя, не помнит ничего о себе, днями напролёт размазывает краску по стенам и истерически смеётся… если даже, несмотря на всё это, даже вопреки этому она помнит его…
Но калеки сдаются не сразу
И спят в придорожной траве
Танцуя, улыбаясь, она вплывает в его комнату: руки подняты, как у балерины из музыкальной шкатулки.
– Помнишь, как я учила тебя танцевать? – доносится из темноты её шёпот. Цифры на экране его будильника горят зелёным.
– Ничего подобного. Когда такое было?
– Вот все вы такие, – она усмехается. Левая сторона её лица неподвижна. – Руки вверх. Деньги на бочку. Теперь танцуй.
Безумен как шляпник и тощ, точно грош…
– Всё такая же утончённая.
Она пожимает плечами.
– Я не настолько свихнулась.
– Как жестоко, – говорит он, пытается рассмеяться.
Она всё так же морщит нос, когда улыбается, хотя левая половина лица больше не двигается.
– Так молода, – говорит она. – Что-то такое я слышала. Разве мне не стукнет сотня на следующей неделе?
Он сидит на самом краешке кровати. Протягивает руку.
– Бриллиантовый юбилей, я полагаю.
Она кивает. Покачивается. Берёт его за руку и падает в его объятия.
– Алмазы и золото.
На поле выйди – холмы зелены…
– Ты так исхудала, милая, – шепчет он, зарываясь лицом в её волосы. – От тебя едва половина осталась.
Белль вздёргивает подбородок, смотрит на него снизу вверх и улыбается.
– Мечту укради мне, – шепчет она. – Пропой свои сны.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Tom Waits - Diamonds & Gold
www.youtube.com/watch?v=qwhxjP63ysk
Полный текст песни Тома Уэйтса «Алмазы и золото»*:
читать дальше Битые стекла
Ржавый костыль
Там, где раньше фиалки цвели
Помаши ручкой рельсам
Безумным псам лета
И всему, что знал и любил
То, что делают здесь за алмазы
То за золото делают ведь
Но калеки сдаются не сразу
И спят в придорожной траве
С лестницы шлепнешься
Дырку найдешь
Безумен как шляпник
И тощ точно грош
На поле выйди –
Холмы зелены
Мечту укради мне
Пропой свои сны
Наполеончик
Коленки разбил
Но за Розу садится в седло
А апостолы Павлы
Хари бреют в канавах
И шкуляют обноски его
То, что делают здесь за алмазы
И за золото сделают ведь
Но безумцы сдаются не сразу
И храпят в придорожной траве
* В переводе М. Немцова
3. Пройти сквозь огонь3.
Пройти сквозь огонь
Румпельштильцхен/Белль
По мотивам заявки 013Bela: «пройти сквозь огонь»
____________________________________________________
Румпельштильцхен обладает множеством магических способностей. Он может спрясть золото из соломы и солому из золота. Может творить платья из паутины и принцесс из бедных сирот. Может стравить между собой людоедов и на ровном месте развязать гражданскую войну, столь ужасную, что истреблению подвергаются целые народы. Может вырастить посевы на мёртвой почве. Ему удалось создать невероятное заклятье разрушительной силы, оружие, способное погубить даже могущественную фею.
Он думает, что может проходить сквозь огонь.
А на самом деле не может.
Белль, конечно, могла бы сказать ему об этом, но он готов сжечь обе ноги до колен, лишь бы настоять на своём.
– Ты должна признать, дорогуша, зрелище получилось впечатляющее.
– Замолчите.
Он сидит в чёрном кожаном кресле, вытянув обнажённые, обожжённые ноги, а Белль устраивается на диванной подушке на полу.
Он так сжимает свою фляжку, что костяшки пальцев побелели. С величайшими предосторожностями Белль кладёт его правую ногу себе на колени, стараясь не задеть набухшие, липкие шрамы, такие глубокие, что кажется – это следы от драконьих зубов, распоровших плоть до кости. Она действует не раздумывая, потому что всё, что сейчас можно сделать, это хоть немного уменьшить его боль. Этот дурак прошёл сквозь чёртов огонь. С таким же успехом она могла бы закинуть его на плёчо, отволочь к ближайшему целителю и покончить со всем этим безобразием.
Белль осматривает его ожоги, задумывается. Она и сама владеет парой заклинаний. Пожалуй, можно было бы их использовать. С другой стороны, если она притащит его к врачу, от того, в итоге, мокрого места не останется. Румпельштильцхен может быть очень разным, подчас до крайности жестоким.
Сегодня он нервный.
И, главное, совершенно пьян.
Белль придвигает поближе миску с холодной водой.
– Мне нужно очистить это. Будет очень больно.
–Тебе нужно оставить уже меня в покое, вот что тебе нужно-с-делать, – бормочет он. – Но кто я такой, чтобы лишать тебя твоих маленьких садистских удовольствий.
Этого человека боятся во всех окрестных королевствах на многие лиги вокруг. Его имя произносят шёпотом, из страха, что он услышит. А гномы вообще отказываются его произносить. Они зовут его Унгерёр, чудовище.
Однако Белль приходит к выводу, что строгий тон действует на него лучше всего.
– Замолчите, – говорит она снова. – Вы прошли сквозь огонь. Специально. Чтобы произвести впечатление.
Он злобно смотрит на неё. Она орудует своей жуткой губкой.
Тогда он злобно смотрит на свою фляжку.
Белль, изо всех сил стараясь не улыбаться, продолжает работу.
4. Как действуют проклятья4.
Как действуют проклятья
Анонимный вызов: «Беременность и ангст».
И я, как обычно, перевернула всё с ног на голову.
__________________________________________________________
Она надеялась.
Она так надеялась.
Белль во все глаза смотрит на фею, ожидая, что сейчас всё изменится, прозвучат слова «это всего лишь шутка», сказка из последних сил выберется из заледенелой бездны и ощупью отправится прямиком к счастливому концу. Ей трудно дышать. Будто что-то огромное и ужасное сдавило ей грудь, и вокруг только темнота, темнота… Разве война недостаточно её измотала? Разве ей мало было борьбы, обмана, злого колдовства и заточения?
– Бесплодна? – повторяет она.
Она так надеялась. Когда у нее произошла задержка, подумала: а вдруг? Она думала, что это возможно. Думала, он будет так счастлив.
Фея парит на уровне её лица, с её крылышек разлетается свет, как пыль с самой верхней полки.
– Мне так жаль, – шепчет она, и Белль ненавидит её голос, ненавидит доброту и кротость этой малюсенькой женщины, которая роняет волшебную пыльцу на пол её комнаты и говорит, что ничего не может поделать – так жаль, ничего нельзя поделать – а у самой дома целые цветочные поля, полные смеющихся детей. У неё есть её любимые и друзья. И огромный мир, в который можно вернуться, мир, полный жизни и света.
А Белль даже не знает, где сейчас её любимый. И не может сказать ему: «У нас был ребёнок, но я её потеряла. У неё были пальчики. Она была такая крошечная, что в траве ты бы ни за что её не заметил. А я её потеряла. И больше у нас не будет детей. Никогда».
Потому что так действуют проклятья.
– И ты ничего не можешь сделать? – спрашивает она, и не узнаёт свой голос, такой спокойный, хладнокровный, пугающий. – Нет никакого заклинания?
– Магия не может вернуть умершего, дорогая.
– Она может вырастить урожай на мёртвой почве.
– Но не детей. Мне жаль.
Только не детей.
Потому что так действуют проклятья.
Из-под ногтей сочится кровь, но это не важно. Пальцы впиваются в колени, сминая ткань юбки, так что никто не увидит кровавые пятна. Ещё кровь. Как будто она её пролила недостаточно. Кажется, кровь никогда не перестанет идти.
– И ты не можешь сказать мне, где находится Румпельштильцхен. Ты не можешь его найти. Не можешь перенести меня к нему. Не можешь передать ему послание.
– Нет, дорогая, мне жаль, – голос феи едва слышен. Белль с трудом различает его сквозь воющий в ушах хор голосов, полных ненависти, обвиняющих. – Боюсь, его ты тоже потеряла.
Потому что так действуют проклятья.
5. Глубокие тёмные подземелья5.
Глубокие тёмные подземелья
Sevysev загадала: «Они пришли за тобой»
___________________________________________
Голд сидит, привалившись спиной к стене; больная нога вытянута, глаза прикованы к карте военных действий на столе. Белль стоит напротив него.
– Они пришли за тобой, – говорит она. – Ты больше никогда не увидишь своего мальчика.
Зловещее впечатление от её слов несколько рассеивается, когда она начинает пританцовывать; тапочки-кролики шлёпают по полу.
– Разве не так, любовь моя? – бормочет она, грозя пальцем их малышу, тот агукает и сжимает толстенькие кулачки. – Папа проиграет мне всех своих пластмассовых человечков, я брошу его в подземелье, и нам больше никогда не придётся собирать по всему дому грязные кружки из-под чая. Как тебе это?
Пока она отвлеклась, Голд передислоцирует дивизию – на войне все средства хороши – и не может сдержать улыбку.
– Полагаю, нам повезло, что ты не королева, – говорит он. – Ты была бы ещё хуже Регины.
Белль улыбается. Строит забавные рожицы малышу Бобби, тот гулькает, пытается дотянуться до маминого лица.
– Я была бы чудесной королевой. Я бы устраивала торжественные выезды, махала восторженной толпе, улыбалась и швыряла маленьким детям книжки. Потом я бы затворялась в библиотеке, а тебе бы пришлось заниматься ужасными вещами, вроде сбора налогов и запрета на торговлю. Я вижу, что ты там жульничаешь.
– Это конная гвардия.
– И я тебе уже говорила, что конные гвардейцы не разъезжают верхом на драконах. Поставь всё на место.
Он встаёт, улыбаясь от уха до уха, и подбирается к ней поближе.
– Заставь меня.
Белль выгибает бровь.
– Знаешь, у меня есть чудная темница, которая тебе идеально подойдёт.
– Но сначала нужно уложить юного Роберта в кровать, – говорит он и забирает у неё их ребёнка, поднимает над головой и изображает «самолётик». Отец и сын смеются. – А ты не будешь спать всю ночь, да, мальчик мой? Ты ведь не хочешь, чтобы твоего папу прогнали, нет-нет. Ты ведь этого не допустишь?
Голд разглядывает сына: глаза – точь-в-точь как у жены, а рот у маленького чудовища великоват – точь-в-точь как у него самого. Кажется, ещё чуть-чуть, и сердце разорвётся от счастья.
Потом он опускает своего мальчика обратно на землю; Белль расправляет складку на его видавшем виды халате в шотландскую клетку.
– Пойдём спать, папа, – говорит она с полусмешком-полуулыбкой.
Голд укладывает сына в кроватку. Читает ему нелепую сказку про трёх медведей, на цыпочках крадётся к двери; луна, похожая на огромную морскую раковину, заливает детскую серебром.
И отправляется спать.
6. Её последнее противостояние6.
Её последнее противостояние
Sevysev загадала: «последний ужин вместе»
_______________________________________________
Вороны принесли предупреждение: Гастон будет здесь завтра. Прямо сейчас он скачет к замку, который, раз уж речь зашла о замках, не очень-то и велик. Осада будет недолгой и кровавой. Один волшебник против армии негодяев с Гастоном во главе.
А Румпельштильцхен не станет ничего предпринимать.
Белль в кухне, стоит и смотрит на огонь, однако ей так холодно, что пальцы онемели.
– Убежим вместе, – умоляла она. – Оставь замок. Мы что-нибудь придумаем. Вместе у нас всё получится.
Но Румпельштильцхен только рассмеялся – пронзительно и легко.
– И бросить все мои чудесные книги? Ну уж нет, дорогуша.
Она понимает по глазам, когда он врёт, так что в глаза ей он не смотрел. Говорил какие-то избитые фразы, приятные глупости и в итоге пригласил её разделить с ним последний ужин.
Но Румпельштильцхен не станет ничего предпринимать. И Белль стоит у огня, но тело сковывает смертный холод.
Она понимает, что разозлилась, когда ловит себя на мысли: насколько сильный пожар ей нужно разжечь, чтобы он не смог спасти свой замок?
Она не рассердилась, когда отец попытался сбыть её с рук, заключив брачный договор с Гастоном. Не рассердилась, когда отец обменял её жизнь на мир. Не рассердилась, когда оказалась здесь, запертая в тёмном замке, с человеком, который сам себя называет чудовищем; один на один со своими страхами, день за днём, час за часом. Она не рассердилась даже когда влюбилась. Не рассердилась, когда призналась ему, а он принялся трясти её, ругаться и вопить, что его нельзя полюбить. Она и тогда не рассердилась.
Но Румпельштильцхен не станет ничего предпринимать, и теперь она просто в ярости.
Белль разворачивается и идёт прочь из кухни, стремительно шагает по коридорам; ярость застилает ей глаза, потому что её самые страшные кошмары становятся явью. Добравшись до арсенала, в котором он, как дракон сокровища, хранит волшебные безделушки, она запирается внутри.
Спустя час Белль выходит наружу, облачённая в доспехи тёмной кожи, с мечом в руке и кинжалом на поясе.
На лезвии кинжала выведено имя.
Румпельштильцхен что-то предпримет, иначе сегодня ночью они сгорят вместе.
7. Медвежуть7.
Медвежуть
013bela загадала: «Медведи повсюду».
__________________________________________
Голд просыпается от крика Белль, садится рывком, не успев ещё открыть глаза, тянется к ней через всю кровать, которая сейчас кажется чудовищно широкой. Белль лягается, сражается с неведомым противником; дерётся не на жизнь, а на смерть, сыпет проклятьями, пытается выцарапать кому-то глаза, всё ближе и ближе откатываясь к самому краю кровати.
Каким-то образом они запутываются в простыне и падают вместе.
Она приземляется на спину, просыпается, резко взмахивает рукой, и локтем попадает ему точнёхонько в глаз. Теперь ругаются уже оба. Она через слово повторяет «Прости! Ой, твою мать, прости!», он перемежает брань смехом, потому что завтра Регина спросит, что случилось, а он скажет, что Белль в постели – просто чудовище.
– Выглядит кошмарно. Боже, я ужасна, – она никак не может отдышаться, прикусывает нижнюю губу, касается его виска прохладными пальцами. – Принести тебе льда?
– Не надо, дорогая, я в порядке. Бывало и хуже.
– Точно?
– Точно.
Они всё ещё на полу, замотанные в кокон из простыни; он притягивает её к себе, крепко прижимает к груди; понемногу её дыхание выравнивается.
– Что произошло?
– Медведи, – говорит она, – медведи повсюду. И если будешь смеяться, то ты заслужил этот синяк.
Голд закрывает глаза (больно) и зарывается лицом в её волосы, пряча улыбку.
– Мне бы такое и в голову не пришло.
8. Или8.
Или
На вызов Sevysev «Я всё для неё сделаю».
___________________________________________
Его жена мучается уже много часов. Весь день и большую часть ночи. Его не пускают внутрь.
Она потеряла много, слишком много крови. Он понимает это, когда выносят постирать простыни. Он делает, что может. Помогает. У них только две простыни. Он стирает одну, потом другую, снова и снова; так что вскоре под ногтями у него образуются тёмно-красные полумесяцы. Хромая, он бежит в поле и обратно, туда и обратно, приносит все целебные травы, какие знает.
Его по-прежнему не пускают внутрь. Его жена всё ещё кричит.
На закате бледная, измотанная помощница повитухи уходит. И, спустя несколько часов, возвращается вместе с ведьмой. Вдвоём они скрываются в хижине.
Его по-прежнему не пускают внутрь. Его жена продолжает душераздирающе кричать. И всё ещё нет ребёнка.
Уже стемнело; он уже не может выносить мольбы жены, взывающей к своим богам. А потом распахивается дверь, и выходит ведьма.
– Что происходит? – спрашивает он. Вопрос звучит по-детски тонко и жалобно.
Он трус, и по ночам всё ещё слышит шум битвы во сне.
Ведьма не произносит ни слова. Жуёт губами, смотрит вдаль, раскуривает трубку, затягивается.
– Что я могу сделать? Пожалуйста, я должен помочь. Я должен что-то сделать, – говорит он. Ему не хватает воздуха, плечи трясутся. – Я всё для неё сделаю.
Ведьма глядит на него, оскаливает зубы, сжимающие черенок трубки.
– Для неё? – спрашивает она. – Или для своего сына?
И Румпельштильцхен делает выбор. Никто и никогда не должен стоять перед таким выбором.
9. И завеса спала9.
И завеса спала
Oldandnewfirm загадала: «Когда мир рушится».
_______________________________________________
Голд всегда думал, что, когда проклятие будет снято, он опять окажется в темнице, снова будет бесцельно таращиться на гниющую деревянную решётку и прах под ногами. Он думал, что будет умирать от голода – забытое чудовище в пустом чреве земли.
Он не ожидал, что Сторибрук развалится на части, как выброшенный на берег корабль, что витрины магазинов и дома лопнут, как мыльные пузыри под каплями дождя.
И уж конечно он не ожидал, что он сам, и все остальные, окажутся на огромном зелёном поле, примерно такого же размера, что и Сторибрук когда-то.
Похоже, остальные обитатели города тоже ничего подобного не ждали. Он замечает Руби и Арчи, у которых на удивление хорошо получается в последний момент извлечь из-под обломков свои вещи. Замечает на дальнем конце поля Регину, у которой также хорошо выходит пронзительный, непрерывный ор (что, впрочем, не удивительно).
Какое-то время он размышляет, стоит ли ею заняться. Его возможности невелики, но при нём по-прежнему его трость, внутри которой сокрыта до поры волшебная палочка феи.
Тут он отвлекается: в нескольких ярдах от того места, где он стоит, из-под развалин библиотеки, точно из недр поверженного сонного царства, с трудом выбираются библиотекарши.
И внезапно – Белль.
Белль.
Она ступает среди обломков; их взгляды встречаются, и она улыбается, протягивает к нему руки; её губы произносят: «Ну же!».
Его нога всё так же подводит его, когда он переносит на неё вес. Его новые ботинки исцарапаны. Костюм сидит на нём на удивление ладно. На правой руке у него веснушка.
Он человек. Снова человек, всё ещё человек.
Голд широко улыбается Белль и идёт к ней через луг, который кажется ему бескрайним.
10. Запятнанные простыни10.
Запятнанные простыни
Beautylily загадала: «Запачканные шёлковые простыни».
_____________________________________________________
На дорожке, ведущей к дому, сидит женщина; её ногти впиваются в колени. Послеполуденное солнце горячим водопадом обнимает её плечи, стекает по складкам шёлковой простыни, в которую она кутается. По её голым ногам течёт кровь, оставляя тонкие дорожки – как трещины на кафельной плитке, на которую уронили глиняный горшок.
Он инстинктивно отворачивается. Не смотреть, она бы не захотела, только не ты, только не ты…
Он инстинктивно поворачивает назад. Ей больно.
Голд останавливает машину.
Её руки по-прежнему теребят колени, и теперь, с более близкого расстояния, он видит кровавые следы от ногтей. Её юбка задралась выше колен, и он видит багровые синяки на её икрах и бёдрах. Там отчётливо видны следы пятерни – раз, два, три, четыре, пять.
Что-то скользкое, тёмное, злобное захлёстывает его сознание. У него в груди ревёт чудовище, колотится о рёбра, царапает плоть когтями, сотрясает всё его существо, вопит и проклинает, выкрикивает требования на демонических языках, бьётся, бьётся, пока у него в ушах не остаётся только скрежет страшных зубов.
Он видит её лицо за густой массой волос, видит ярко-красный синяк на скуле. Но на щеках нет слёз.
На щеках нет слёз.
Осторожно – только не испугать – он закрывает дверь машины, медленно приближается – точно к опасному животному – и садится рядом. Она не поднимает глаз. Он едва сдерживается, чтобы не прошептать её имя, коснуться волос, обнять и спрятать её лицо у себя на груди.
Едва-едва.
Он едва не говорит: «Прости» и «Я люблю тебя»; в любом случае три последних слова запоздали на тысячу лет.
Потому что сейчас лето. А Белль замужем. И Белль сидит на дорожке перед домом босая, закутавшись в разодранный грязный шёлк. С обломанными ногтями, которые оставляют на покрытых синяками коленях кровавые полумесяцы. И дверь в её квартиру всё ещё распахнута, бродячая собака обнюхивает коврик, на котором нет слов «Добро пожаловать!». И Белль замужем. И Белль замужем. И Белль его больше не помнит.
Это совершенно другая женщина, проклятая женщина, запертая в ловушке, которую он сам для неё создал.
– С вами всё в порядке? – шепчет Голд. Чудовище у него в груди скулит. – Могу я чем-то помочь?
Белль смотрит на него; голубые глаза глядят спокойно и холодно.
– Думаю, я его убила, Рум, – говорит она.
Это совершенно другая женщина. Но он – чудовище, которое она всё ещё помнит.
Голд протягивает руку, касается её плеча, пальцы скользят по шёлковым складкам.
– Давай отведём тебя домой.
11. Сотня11.
Сотня
Bleedingsunsets-openhorizons загадала: «С твоего согласия или без него».
__________________________________________________________________
Когда Белль идёт прочь от кареты Королевы, то знает: она встречала эту сказку в сотне книжек. Раз сто читала о поцелуе, который снимает проклятье. Перевернула сотню последних страниц, на которых торжествует счастливый конец.
Но в первую очередь (и это главное) Белль – дочь короля-купца. Она видела сотню детей, которые должны были работать с пелёнок. Видела сотню солдат, которые падали с крепостных стен, как сухие листья с дерева, проткнутые сотней вражеских стрел. Видела сотню стен, павших под натиском сотни тяжёлых подошв. И видела, как сотня её людей голодает.
И ещё сотня.
И ещё одна.
Сотни и сотни.
Белль знает, что в жизни нет последней страницы. Нет счастливого конца – и одно единственное счастье-то найти трудно. Белль знает, что если она больше не хочет видеть эти сотни на тысячах изорванных, окровавленных страниц… что ж, тогда всё зависит только от неё.
Поэтому она возвращается в своё королевство через брешь в стене – выпавшие камни валяются на земле, как осколки сломанных зубов. Она проскальзывает в замок по чёрному ходу, минуя тонкие силуэты стражей, поодиночке бродящих по улицам; идёт извилистыми коридорами, и первый человек, который её замечает – отец. Он не узнаёт её.
– Госпожа чародейка, – произносит он почтительно; так принято обращаться к ведьме. Пожалуй, он не так уж и не прав.
Она улыбается, оборачивается и говорит:
– Папа.
Этого простого слова оказывается достаточно, чтобы вызвать шквал вопросов.
– Белль? Неужели это действительно ты? Но как? Сделка…
– Наш чародей, – говорит она, – не хозяин своему слову.
Отец слишком хорошо её знает, так что больше ни о чём не спрашивает.
Гастон не настолько умён. Он не замечает, что в её когда-то безмятежных голубых глазах поселилась ночь. Не придаёт значения тому, как по мановению её пальца, мелькающего туда-сюда над картой военных действий, меняется стратегия боя, строятся новые деревни, а людоеды обращаются в бегство. Он всё ещё видит в ней девушку-ребёнка в золотистом платье с открытыми плечами, которая ждёт: когда же отцы города возвратятся домой. Он не понимает, что хозяйка уже вернулась.
Однажды ночью он идёт вслед за ней с очередного бессмысленного военного совета, где кипели горячие споры, которые она решала коротко и жёстко.
– Вот будет радость, когда эта война закончится, – говорит он.
Гобелены обветшали. Нужно их заменить.
– Конечно, – соглашается она, хоть за этой войной и последует другая. Такая же долгая, но не такая кровавая. Которую будут вести дети-герои на незнакомых улицах.
– Ужасное, проклятое занятие. И какая жалость, что твоя мать так быстро умерла и не родила сына.
Гобелены, возможно, прикрывают следы от пожаров, оставшиеся от позапрошлой атаки. Нельзя показывать слабость перед гостями-аристократами. Нужно будет приказать отчистить стены. И повесить новые гобелены, хотя шерсти осталось мало.
– Можно сказать, что разницы не заметно. Разве что, мой брат бы придумал, как накормить королевство.
Гастон касается её руки; Белль отступает в сторону, приподнимает гобелен, чтобы посмотреть, что под ним.
Гастон не обращает на это внимания; он как собака, следует за ней по пятам.
– Но ты, по крайней мере… Белль… – он приторно улыбается. Взгляд мутный и довольный, как застоявшийся пруд в разгар лета. – Это не женское дело. Все эти стратегии и планы… Ты должно быть измотана. Мы слишком много на тебя взвалили.
Белль глядит на него. Позже будут утверждать обратное. Скажут, что она слепа. Что она пожирает своих детей, уничтожает своих любимых. Скажут, что ей самое место на костре.
Но сегодня Белль просто смотрит на него. Гастон сильный мужчина. Красивый. Высокий. Такой же жалкий и пустой, как и раньше.
(Она вспоминает другого человека, умную усмешку и длинные пальцы. И так же быстро забывает вновь.)
– Я подхожу для этого, – говорит она.
Гастон смеётся. Смеётся над ней.
– Ох, Белль. Ох, моя милая Белль. Однажды, когда мы поженимся, мы будем вспоминать всё это…
–Нет.
Это настолько не похоже на её обычный мягкий тон, что он застывает на месте, как будто ему в грудь воткнули кинжал.
– Нет? Белль, я… Нет? – Его улыбка застывает, уголки губ кривятся. – Думаю, ты не понимаешь. Мы с твоим отцом уже обо всём договорились.
– Тогда желаю тебе с моим отцом долгих лет счастливой совместной жизни.
Он издаёт глухое рычание, оскаливается – сейчас он гораздо больше чудовище, чем она будет когда-либо. Однажды её назовут слепой, но она думает с безысходностью: а прозреют ли когда-нибудь те, кто её проклинал?
– Белль, не умничай, – выплёвывает он. – Тебе это не идёт. Мы поженимся.
(Она вспоминает другого человека. Вспоминает мольбу «женись на мне».)
– Я не выйду замуж, Гастон. Я никогда не выйду замуж. Так что ты можешь начать подыскивать кого-то другого и не тратить на меня время.
(Она помнит. Он рассмеялся и ушёл прочь.)
– Тебя никто не спрашивает, Белль.
Он хватает её за предплечье и стискивает, зажимает в угол, надвигается на неё всей своей массивной фигурой. – С твоего согласия или без него, мы по…
Она кривит губы и наносит стремительный удар, как змея в броске. Шипит слова на древнем языке. И впивается ему в рот поцелуем.
И с сочным, чмокающим шлепком на пол падает жаба.
Белль улыбается, её переполняют злость и воспоминания, причиняющие боль. Мыском туфли отпихивает она с дороги жалкое, перепуганное создание и идёт дальше.
Одна.
Потому что Белль видела, как из-за сотни поцелуев всё покатилось в тартарары. И знает: мир жесток, в нём нет места счастью; если слабым не удастся заполучить магию, они погибнут под подошвами марширующих полчищ.
И Белль идёт дальше. Обратно в свои покои. К своим картам военных действий и древней магии, беглянка, спасающаяся от сотни забытых сказок.
Потому что однажды Белль прочитала сотню книг.
И некоторые из них прочитали её.
12. Три часа дня12.
Три часа дня
Awesomethingsandsuch загадала «жёлтые обои».
__________________________________________________
Каждый понедельник, ровно в три часа дня Голд приходит в квартиру Белль. Открывает дверь запасным ключом, который она клала на дверной косяк, и снимает ботинки в прихожей. Он сидит у неё в кухне, среди всех её мисок, кастрюль и сковородок, пылящихся на тех же местах, где она их оставила.
Разумеется, это совершенно нелепая кухня. Самая уродливая комната, из всех, что он когда-либо видел – не считая офиса Регины, декорированного под шерстяной костюм в ёлочку. Старый деревянный стол, весь усеянный глубокими царапинами, выкрашен в белый цвет, но заляпан вареньем. Можно только догадываться, откуда она притащила четыре кухонных стула – Бог весть. Он бы ни за что не купил и не продал ничего настолько кривобокого и уродливого.
Но Белль их обожала. Перекрасила. Даже спросила его совета – «как думаете, какой цвет лучше?». А когда он предложил ошкурить их и покрыть морилкой, тут же проигнорировала его совет, в пользу половины цветовой палитры.
– Не хочу, чтобы они чувствовали себя голыми, – сказала она тогда. – Теперь они дома, так что им нужны симпатичные пижамы.
Стулья не сочетаются друг с другом. Зелёные полоски и белые облака чудовищно дисгармонируют с жёлтыми обоями.
И с её яркой плитой, красной, как восходящее солнце.
В её квартире всё ещё пахнет ванилью и свежим вареньем. Голд сидит на её кухонных стульях – на каждом по очереди, неделя за неделей – и ничего не трогает. А с плитой нужно что-то делать. Давно пора сдать квартиру, а эта плита как бельмо на глазу… Вот только каждый понедельник, ровно в три часа дня Белль танцующей походкой влетала в его магазин с огромной тарелкой из синего фарфора наперевес. Полной чего-то, изготовленного по новым рецептам, которые она где-то нашла. Спасла, как она говорила. Она приносила печенье с чёрной патокой, или маленькие хлебцы, или драже в сахаре – а назавтра это могли быть соски Венеры – и говорила: «Я спасла ещё один, мистер Голд. В разделе 641.5 в самом низу страницы, представляете?».
И говорила: «Вы уже ели? Сегодня на ужин куриный суп».
Он вежливо отказывался – он всегда отказывался – а она говорила: «Ну, вот поэтому я вас и кормлю. Вы никогда не едите».
Конечно, он возражал. И сначала пытался придумать способ потактичнее отвергнуть печенье, пампушки, кексы, фруктовые пироги, тортики, и варенья, и суфле, а иногда и экспериментальные трюфели. А когда ничего не помогало, они начинали скандалить, только он орал, а она – нет.
Белль смотрела на него, скрестив руки на груди, улыбалась и говорила: «Съешьте уже эту проклятую печенину. Вы же кожа да кости, и всё потому, что совсем не едите».
Так оно и было. Поэтому он брал принесённые печенья, пампушки, кексы, фруктовые пироги, тортики, и варенья, и суфле, а иногда и экспериментальные трюфели и благодарил её. А она улыбалась – у неё была ослепительная улыбка – и говорила: «Не за что». И иногда, когда он уже собирался протестовать, добавляла: «это подарок, мистер Голд. Друзья могут дарить друг другу подарки».
Вот только, как-то раз престарелая плита, прожившая слишком долгую жизнь в той квартире, наконец сломалась. Она позвонила ему и сказала, сказала «не волноваться, я ведь знаю, что вы станете волноваться. Я обойдусь одной микроволновкой. Нет никакой спешки».
Друзья могут делать друг другу подарки, но он в затруднении и чувствует себя неуверенно, потому что у него никогда не было друзей, и он не знает, как действовать в такой ситуации. Поэтому он покупает для неё новую плиту, которую доставляют к её дверям на следующий день после её звонка. Плита обязательно должна быть красной, потому что однажды, когда мимо магазина проезжала Руби, Белль сказала ему: «Никогда не понимала, чем так привлекательны ярко-красные машины. Лично я лучше купила бы ярко-красную плиту. И новый набор медных кастрюль».
Так что Голд сидит за её столом, и вдыхает запах её выпечки, хотя самой её тут нет. Выглядывает в окно, смотрит на дорогу, хотя знает (ему это известно лучше, чем кому бы то ни было): она не вернётся.
В этот понедельник, именно в этот понедельник, почувствовав, что снова может продолжать жить, Голд покидает пустую квартиру на Друри Лейн и возвращается в свой ломбард.
На кухоньке взгляд его натыкается на одну из её тарелок. Джемми Доджерс, Бог знает какой давности, с ежевичным джемом, который она сварила сама по старому рецепту, который спасла, из ягод, найденных где-то за её домом.
Потому что он как-то упомянул, что ни за какие деньги не смог найти в Сторибруке Джемми Доджерс.
Потому что она подумала, что это печенье сделает его счастливым.
Голд запускает тарелкой в стену, она разлетается на кусочки. На бумажной салфетке остаётся три отпечатка от последних трёх печений. Два глаза, думает он, и косая черта – рот. Белль бы посмеялась. Несмотря на беспорядок, несмотря на разбитую тарелку, Белль бы посмеялась.
Его трость со стуком откатывается в сторону. Голд закрывает лицо руками и оседает на пол.
Белль бы посмеялась.
13. Драконы просто спали13.
Драконы просто спали
Ashymolassy загадала: «пряности на солнце».
______________________________________________
Белль мертва.
Давно мертва.
Мертва и сгнила в земле за прошедшие два с половиной года.
Или превратилась в пепел. Такая морока – сгребать в кучку трупы, пролившиеся на землю с дождём. Когда погребальные костры заменили крематориями, жить стало проще.
Но, возможно, ему следовало бы обеспокоиться и выяснить, что стало с её телом, даже если того, что от неё осталось, не хватило бы, чтобы наполнить разбитую чашку.
Голд был уверен, настолько уверен, что его Белль умерла, ушла из жизни и сгнила ещё до того, как он сотворил это растреклятое проклятье…
Поэтому он несколько удивлён, когда как-то раз, солнечным утром видит её сидящей на крыльце перед его ломбардом.
Больничный халат. Голые ноги. Её чудесные каштановые волосы всклокочены, из них торчат колючки и репьи; на правом виске пятно от раздавленной ягоды. Даже издали он чувствует, что она пахнет сухой лимонной кожурой, свежими фруктами, молодой весенней травой и пряностями, разложенными на солнце.
Само солнце запуталось у неё в волосах; Белль здесь, целая и невредимая, улыбающаяся…
И чертовски хорошо, что она быстро бегает, потому что когда больная нога отказывается его держать, он ещё слишком далеко от стены магазина, на которую можно было бы опереться.
Она подставляет ему плечо, задыхаясь, беззвучно смеётся. На глазах слёзы – хватило бы наполнить океан. Он и сам, кажется, вот-вот утонет в слезах.
– Шшш, – выдыхает она. – Шшш.
Голд растерял всю свою представительность. И всё спокойствие. В смятении он отчаянно цепляется за неё, обнимает. Находит её рот своим ртом; она – как глоток воздуха для утопающего. Она здесь! Он не чувствует ног и ещё не упал только потому, что она поддерживает его. Его трость валяется где-то на земле.
– Я люблю тебя, – шепчет он снова и снова. Пока что это – единственное, что он способен произнести.
А она только улыбается и выдыхает:
– Шшш.
Он обнимает её. Обнимает её.
Когда великанский кулак, сжимающий его грудь, наконец ослабляет хватку, он чувствует солнце на своих плечах, будто тёплое одеяло. Чувствует женщину в своих объятиях, такую удивительную, живую, улыбающуюся. Боже, улыбающуюся. Он и сам бесшабашно улыбается, как пират, идущий на абордаж с ножом в зубах. Проводит тыльной стороной ладони по её щеке, и спрашивает:
– Как?
Через две улицы отсюда воют сирены. Вдалеке слышны крики, визг покрышек, но мир для него сузился до пальчиков Белль на его лице. Она гладит его подбородок, как будто нет ничего прекраснее трёхдневной щетины. Он ловит её руку, сжимает её лицо в ладонях, снова шепчет:
– Как? Ты же… ушла. А я искал, я искал, Белль. Белль…
Она отнимает руку, дотрагивается до своего рта, горла. (Теперь он видит: её губы покрыты рубцами. Обожжены.)
Я не могу говорить.
Она так прекрасна.
А ещё она настоящая.
Голд чувствует, что дрожит. Они оба дрожат, возможность прикоснуться друг к другу позволяет им снова почувствовать себя живыми. Он прижимается лбом к её лбу, чувствует, как её грудь прижимается к его груди.
– Что произошло?
Белль улыбается. Помогает ему перенести вес на здоровую ногу и наклоняется подобрать его трость. Он наблюдает за ней в изумлении.
Она вкладывает трость ему в руки. Глядит ему в глаза.
Белль жестами показывает, что пьёт, изображает летящую птицу. Складывает пальцы, так что получается корона, потом широко улыбается, показывая разом все зубы, и вонзает воображаемый кинжал ему в грудь.
Я разбила чашку. Я убила королеву.
Что-то новое есть в ней. Что-то безудержное, древнее, дикое. Что-то могущественное. Но нет, осознаёт он, это всегда было в ней.
Она дракон. Просто она спала, а сегодня, наконец, расправила крылья.
Голд смеётся. Смеётся и снова целует её, запускает пальцы в её растрёпанные волосы и шепчет её имя – Белль, Белль – литания, молитва, спасение от проклятья. Он чувствует, как безудержным потоком струится в её венах магия. Чувствует, как вновь натягиваются связывающие их золотые нити. И спрашивает:
– Мы свободны?
Она танцует в кольце его рук. Запрокидывает голову. Широко улыбается.
Да. Её голос звучит у него в груди, в солнечном свете, играющем на её лице. Мы свободны.
14. Башни под солнцем14.
Башни под солнцем
Анонимный вызов: «Она сбегает из отцовской прачечной».
________________________________________________________
Как-то раз, чудесным солнечным утром, во вторник, Голд решает убить Регину.
Как-нибудь быстро, и чтобы было много крови. Всё равно, как. Можно использовать что-то очень высокое и любезно подтолкнуть её в правильном направлении. Или ещё одно проклятье, хотя, кажется, его проклятия имеют тенденцию давать сбой в самый ответственный момент. Возможно, на этот раз стоит действовать голыми руками: он будет сжимать, до тех пор, пока она не изволит наконец сдохнуть.
Голд думает, что с превеликим удовольствием использовал бы трость, но, принимая во внимание недавние события, результат будет несколько… липкий.
В любом случае, скоро он будет счищать с рукавов пылинки, потому что только это от Регины и останется. И, разумеется, Эмма поначалу будет нудеть и суетиться. Но потом, когда она обнаружит, что Генри теперь целиком и полностью её, то передумает, он уверен.
Потому что сегодня вторник, чудесное солнечное утро, Голд стоит в прачечной – тире – химчистке самообслуживания, которую называют Башней. А рядом у стены, как солдаты выстроились стиральные машины с маркировкой «Плети» и сушилки с маркировкой «Пламя».
А слева, в дальнем углу тесного помещения в окно только что вылезла женщина.
Голд делает глубокий вдох, а потом – первый шаг.
(Сегодня вторник, чудесное солнечное утро. Почему же у него так болит всё тело?)
– Моя компания вам настолько неприятна, мисс Френч? – спрашивает он. Голос звучит непривычно (слишком привычно) – мягко, едва ли не нараспев. – Или вас так манят гортензии?
Он кладёт ладонь на подоконник, старая краска осыпается под его рукой.
Снаружи Белль съёжилась на земле между стеной здания и бурно разросшимися кустами, которые давно пора подстричь. И она улыбается.
Его Белль. Его Белль, умершая и потерянная двадцать восемь лет назад, вновь найденная в проклятой прачечной (нет, это надо же!), целая и невредимая. И Голд убьет Регину. Прибьёт её гвоздями к грёбаной стенке – но сейчас, сегодня, здесь Белль пытается высвободить свою юбку из цепкой хватки корявого старого куста, и её голубые глаза ярче неба.
– Дело, не терпящее отлагательств, – говорит она, одёргивает юбку и каким-то образом умудряется сохранять достоинство, хотя очевидно: из окна она вывалилась головой вперёд, так что в волосах полно цветочных лепестков. – Необычайно срочное. Уверена, вы понимаете.
Голд напоминает себе о необходимости дышать. Напоминает себе, что какой бы она сейчас не была – живой, живой, живой – она его не помнит. Не знает его. Он просто неприятный ей человек, регулярно являющийся за деньгами, которых у неё нет.
Но она всё равно улыбается. Улыбается и, боги, он забыл. За столько лет, что он провёл, не выпуская из рук отколотую чашку, до краёв полную грустных воспоминаний и упущенных возможностей, он просто забыл, как прекрасна её улыбка.
С большим усилием Голд приказывает себе перестать вспоминать.
– И ваша не терпящая отлагательств встреча с кустами никак не связана с очередным просроченным займом вашего отца? – спрашивает он.
Сегодня вторник, чудесное солнечное утро, и Белль заслоняет глаза рукой от солнца.
– Мой отец немало назанимал, верно?
– Это наряду с его пристрастием к различного рода сомнительным предприятиям.
– Я наверное упоминала, что «Игрища шипов» ужасная затея.
Голд не может отвести от неё глаз. Всё ещё составляя каким-то отдалённым краем сознания многочисленные планы торжественной кончины Регины, он думает: может, стоит попытаться?
– Я просмотрела документы, мистер Голд, – говорит Белль бесстрастно, расправив плечи. Он скользит взглядом по крошечным царапинам, которые оставили острые ветви. Она держится с королевским достоинством. – Мой отец считает себя бизнесменом, но мы с вами оба знаем, что условия займа незаконны.
Вот это ему знакомо, это просто. Он заново учится дышать.
– Да, но таковы были условия, а ваш отец подписал все бумаги. И, помнится мне, не высказал ни малейшего неудовольствия.
– Я люблю его, но он часто ведёт себя как идиот. – Она улыбается. Воспоминания пляшут в пылинках, висящих между ними в лучах солнца. – Послушайте, возможно вы передумаете, если я приглашу вас на ужин?
– Вы хотите подкупить меня едой, мисс Френч?
– Ну, нет, – смеётся она. – Ужин за ваш счёт
Улыбка у неё заразительная.
(Сегодня вторник, чудесное солнечное утро и Голду ужасно хочется протянуть руку через подоконник и стряхнуть лепестки с её волос.)
– Не уверен, что вы до конца понимаете суть сделки, – говорит он. Он не говорит: «Пойдём со мной домой».
Но она, кажется, читает его мысли.
– Дайте руку, – говорит Белль, и, не раздумывая берёт его за руку, перекидывает ногу через подоконник и забирается обратно.
(Практика, думает он, подавляя желание рассмеяться. Это не первая башня, в которую она взобралась.)
Она уже стоит рядом с ним, но не выпускает его руку. Голд чувствует жар её тела, как обещание – такое родное чувство.
– Что теперь? – спрашивает он; таким нежным тоном не заключают сделки и не взимают долгов.
– Вы меня спасли. Если верить Генри, теперь вы – мой принц.
– А принцы не приходят за просроченными займами, я полагаю?
– Нет, – Белль широко улыбается. – Принцы не приходят.
Он улыбается.
– Что ж, хорошо. Ужин в восемь?
Она смеётся. Она согласна. Она всё ещё держит его за руку.
Завтра Голд убьёт Регину. Но сегодня вторник, чудесное солнечное утро и с этим миром всё в порядке.
15. Конец15.
Конец
Whatothershenanigans загадала: «У Белль пистолет».
_________________________________________________
Голду доводилось слышать, как барабаны войны сотрясают пылающий горизонт, видеть наступление армии людоедов. Доводилось слышать, как ревёт, извергая пламя, дракон. Доводилось слышать, как десятки матерей плачут над изувеченными телами своих детей. Он даже знает, с каким звуком ломаются его собственные кости.
Но сейчас ничто не сравнится с грохотом его сердцебиения.
На пороге его дома стоит Белль и в руках у неё пистолет.
Её волосы растрёпаны, в непослушных завитках запутались колючки. На ней одно из чёрных платьев Регины, босые ноги забрызганы грязью, обвиты прилипшими травинками.
Он шепчет её имя. Её глаза горят яростью. Он знает, кто послал её сюда.
– Отдай мне нож, – говорит она.
Её пальцы крепко сжимают рукоятку «магнума». Нужно действовать осторожно.
Но он помнит Зосо и слишком хорошо знает, как тяжело быть проклятым.
– Я скучал по тебе, дорогая, – говорит он. Белль оскаливается, входит в его прихожую, пинком захлопывает за собой дверь.
– Неправда, – зло бросает она.
Голд не отступает, остаётся в дверном проёме, где и стоял, лицом к лицу с этим новым чудовищем.
Нелепо, думает он. Она изменилась.
– Белль, – вторая попытка.
– Заткнись. – Она, стиснув зубы, осторожно двигается вперёд; на полу остаются мокрые следы босых ног. – Отдай мне нож.
И вновь Голд не отступает. А следовало бы, думает он. Следовало бы поднять трость – внутри сокрыта палочка – и сражаться. Следовало бы схватить её – обнять – и не отпускать пока её злоба не пройдёт. Следовало бы двигаться. Следовало бы просить.
Но у Белль пистолет, а он так устал. И он не чувствует рук.
– Я люблю тебя, – говорит он.
Она поднимает пистолет.
– Неправда.
– Я бы пришёл за тобой, если бы только знал.
– Ты знал.
– Это Регина тебе сказала? – его рот кривится от боли и злобы. – Не хочешь послушать, что она рассказала мне?
Пистолет в её руке не дрожит.
– Она помогла мне. Помогла, в отличие от всех остальных.
Голд делает шаг вперёд.
– Как?
Лунный свет, с трудом пробравшийся сквозь цветные стёкла в двери, окрашивает в мрачные, печальные тона её чёрное платье с чужого плеча. Белль оскаливает зубы, вся подбирается – монстр, готовый к прыжку.
– Отдай мне нож.
Голд делает ещё шаг.
– Скажи, как меня зовут.
Пистолет чуть опускается.
– Сначала я прострелю тебе колени.
– Скажи, как меня зовут, Белль.
– Я сломаю тебя, – рычит она. Плачет. – Брошу тебя гнить, как ты бросил меня.
Дуло пистолета направлено ему прямо в грудь.
Голд останавливается. Смотрит ей в глаза. Очень бережно берёт её за руку; теперь на курке и его палец. Он вновь шепчет:
– Скажи, как меня зовут.
Белль говорит.
И стреляет.
16. Её странные полночные чаепития
Анонимная заявка: «Он не просил помидоров».
_____________________________________________
Белль лежит на обеденном столе, руки сложены на животе, ноги в чулках скрещены (такая милая картина). Начало четвёртого утра. Её серебряные туфельки покоятся одна поверх другой на сиденье его стула.
Румпельштильцхен предполагал, что она в конце концов может свихнуться: запертая в пыльном замке, с чудовищем в качестве компании.
читать дальшеОн не ожидал, что это случится так скоро. И будет выражаться в такой форме.
– Даже спрашивать боюсь, – говорит он вместо приветствия.
Белль не смотрит на него, она вглядывается в бледный лунный свет, но он видит, что она улыбается уголком рта. От этого зрелища у него внезапно перехватывает дыхание.
– Доброе утро. Тоже не можете заснуть?
Он придвигается чуть-чуть поближе. (Нелепо бояться собственного стола.)
– Так дело в этом?
– Я считаю звёзды на вашем потолке.
Румпельштильцхен смотрит вверх. Оттуда на него хмурится мерцающая россыпь звёзд. Хм. Он и забыл, что сотворил это.
– И сколько их? – спрашивает он с неподдельным интересом.
Но Белль пожимает плечами и смеётся.
– Я сбилась со счёта.
От её мягкого низкого голоса его желудок словно переворачивается. Румпельштильцхен кладёт руку на живот, на случай, если она наложила на него какое-то заклинание. Но нет, нет. Он цел и невредим (ну, относительно). Там нет следов магии, никакого заклятья. Белль просто устала.
Нельзя сказать, что он винит её. Должно быть, тяжело сохранить ясный ум живя в замке у чужого человека. Так много… тёмных уголков, в которые хочется заглянуть.
Румпельштильцхен осознаёт, что пялится (как такое случилось?), а Белль смотрит на него с полуулыбкой. У неё есть тайна, это видно по глазам, но какая, он – хоть убей – не понимает.
– Места хватит на двоих, – говорит она и похлопывает ладонью по столу.
– А. Нет. Нет, спасибо, – он переступает с ноги на ногу. Одёргивает рукава. Покачивается на каблуках. Его не оставляет странное чувство, что он одет неподобающе, но сейчас только начало четвёртого утра и, по всем статьям ему вообще полагается быть без одежды.
– Значит, вы задумали что-то поинтереснее? – спрашивает Белль.
– А тебе не пора спать?
– В это время года в подземельях холодно, – её улыбка – маяк, чашка чаю, о которую можно погреть руки зимним утром. – Посчитайте со мной звёзды.
Так он и делает. Его ноги шагают вперёд прежде, чем голова успевает их остановить. Румпельштильцхен осторожно усаживается рядом с Белль, стараясь ни в коем случае не коснуться её. Но она тут же протягивает руку и тянет его за воротник, так что в следующее мгновение Румпельштильцхен, неожиданно для себя, уже лежит рядом с красивой молодой женщиной (их разделяет едва ли дюйм) на своём собственном обеденном столе. Он чувствует тепло её тела от плеча до лодыжек, точно стену и, ох.
Ох, это и правда была крайне неудачная затея.
– Я… – говорит он, неожиданно хрипло. Приходится прокашляться в рукав и начинать сначала. – Я полагал, ты выберешь себе другую комнату. После того, как освоишься в имении?
Белль пожимает плечами. Её рукав с лёгким шуршанием соприкасается с его плечом.
– Вы же сами поселили меня в подземелье.
– Ничего страшного. Я мог бы переселить тебя куда-нибудь ещё.
– Полагаю, могли бы.
Румпельштильцхен смотрит на неё. Они слишком, слишком, слишком близко. Он даже может рассмотреть морщинки в уголках её глаз, маленькие завитки волос на виске. Он мог бы… он мог бы поцеловать её, если бы придвинулся чуть-чуть поближе.
Румпельштильцхен поспешно отводит глаза и смотрит в потолок.
– Значит, ты не собираешься покидать подземелья? – спрашивает он бесстрастно. Язвительно. Чтобы напомнить ей, что у чудовища есть зубы. Но он лежит на своём собственном обеденном столе, сейчас начало четвёртого утра, а рядом с ним Белль смеётся, голос у неё глубокий, низкий и, да, это и правда была крайне неудачная затея.
– Вы могли бы попробовать переубедить меня, – предлагает она. – Но я очень в этом сомневаюсь.
Однажды, в полночь они вместе пили чай. За разговорами Белль сказала ему: «Вы знаете, что я ненавижу эту чашку».
Да, он знает.
Румпельштильцхен улыбается ей в полумраке через обеденный стол. Скребёт пальцем щербинку чашки.
Он вспоминает, как лежал рядом с ней. Потом так же быстро забывает. Некоторые вещи лучше забыть.
Как бы там ни было, он улыбается. (Днём он будет уверять сам себя, что это была сардоническая усмешка.)
– Не представляю, с чего бы, дорогуша. Это всего лишь чашка.
Белль качает головой, прячет улыбку. Спрашивает его о новой книге из библиотеки.
Румпельштильцхен обнаруживает, что с нетерпением ждёт её странных полночных чаепитий.
Румпельштильцхену не требуется много сна – один из многочисленных плюсов, которые можно извлечь из целого мира, полного магии, которая полностью в его распоряжении. Однако это приятно, и он бы с удовольствием вздремнул.
Если конечно не принимать во внимание неизбежные минусы мира, полного магии, которая полностью в его распоряжении, а именно весь этот проклятый гул, из-за которого невозможно заснуть.
Пожалуй, стоит выпить чаю, думает он.
Румпельштильцхен помнит, что нужно одеться, прежде чем выйти из своих комнат. Необходимость одеваться, кажется, вошла в привычку. Давным-давно он мог разгуливать по дому голышом, но голубые (очень-очень красивые, но сейчас не об этом) глаза, глядящие на него через обеденный стол из залитого лунным светом полумрака, больше не оставляли такой возможности.
В довершение туалета он надевает сюртук. Идёт в кухню. Коридоры пусты, и он начинает успокаиваться (хоть и не сразу), заглядывая в каждую дверь, но ни в одной из комнат никто не ночевал.
(Он думает, с ленцой, что стоило бы сделать в подземельях камин. Если Белль собирается остаться там, внизу.)
Румпельштильцхен входит в кухню и застывает, как вкопанный. На его многочисленных печках что-то кипит, тушится и булькает. Соусы и подливки. Судя по ароматам, печётся как минимум один торт. В центре стола стоит блюдо с шоколадным печеньем. Возле стола Белль шинкует помидоры.
– Доброе утро, – приветствует она его, как будто это абсолютно нормально. Конечно, чем же ещё заняться ранним утром, в доме у чужого ей человека, как не выпечкой? – Печенья?
Румпельштильцхен моргает и смеётся.
– А теперь-то что ты делаешь?
– Ну, прямо сейчас буду вынимать из печи пампушки. Потом, может быть, испеку хлеба, – ножом она указывает на миску. – Приподнимите полотенце, и посмотрите, поднялось ли тесто?
Румпельштильцхен уже почти тянется к миске. Но потом вспоминает, что это его кухня, его дом, а эта женщина – его пленница, благодарю покорно, и он не просил помидоров.
– Когда ты в последний раз спала, дорогуша? – спрашивает он. Может, ему стоит её опасаться, пока она вот так стоит с ножом?
Он, не двигаясь, ждёт ответа; Белль поджимает губы, наклоняется над столом, лезвием ножа приподнимает край полотенца. Что бы она там ни увидела, зрелище ей не по вкусу.
– Хм. Значит, испеку завтра к обеду.
Она снова принимается крошить помидоры. Одна из кастрюль на плите начинает выкипать, Белль смотрит на неё и кастрюля затихает.
– Белль, – он скрещивает руки на груди; предчувствия у него не самые радужные.
Но девчонка точно растеряла последний ум, или, во всяком случае, последний страх перед ним. Кажется, она вообще его не слушает.
– Хм? А, наверное, примерно часок сегодня.
– Если ты не можешь спать в подземельях, дорогуша, – переселяйся в другую комнату.
– Дело не в подземельях. Полагаю, это ещё с войны с великанами.
Из-за её слов… из-за её слов он неожиданно… чувствует себя паршиво. Румпельштильцхен машинально прижимает руку к животу, но там по-прежнему нет никаких следов заклятий. Белль смотрит на него и говорит:
– Съешьте печенье. Я сейчас поставлю чай, только закончу с этим.
И он прекрасно понимает. Знает, что если он хочет ещё раз присутствовать на замечательном полночном чаепитии, то лучше ему держать свой большой рот на замке.
(Он никогда не умел вовремя смолчать.)
Он спрашивает:
– Что сделала с тобой война, милая?
Белль ножом сметает помидоры в миску. Добавляет какую-то приправу (он и не знал, что у него такая есть).
– Не хотите сдобы? Или лучше сделать хлебцы с чесноком? У меня они здорово получаются.
Румпельштильцхену знакомы эти раны. (Кажется, он что-то слышал о её брате.)
Он осторожно садится за стол и берёт печенье. Рассматривает профиль Белль – она выглядит довольной.
– Я мог бы что-нибудь приготовить для тебя, если хочешь, – предлагает он, – чтобы ты могла спать.
Белль бросает на него взгляд из-под ресниц, потом поворачивается к нему спиной, обратно к плите и своей стряпне.
– Или вы бы могли посидеть и поговорить со мной, – говорит она так тихо, что ему кажется, будто он ослышался.
Но ему знакомы эти раны. Он знает, что такое одиночество. Возможно, он начинает узнавать её.
– Хорошо, – соглашается он, и она расцветает улыбкой, как будто он подарил ей подарок.
От её улыбки в животе у него всё переворачивается, но это так приятно. Где же ещё ему быть ранним утром, как не в собственной кухне, с сумасшедшей женщиной, нарезающей овощи.
Румпельштильцхен улыбается и говорит:
– Я рассказывал тебе историю про лягушку?
И просыпается.
В холодном сыром подземелье.
Взгляд его останавливается на крошечной мышке, которая что-то грызёт в коридоре за решёткой. Крошечная чёрная мышка, внутри которой спряталась злобная старая ведьма; и она думает, она у нас самая умная. Нет, правда, очень умно. Да от неё за милю несёт магией, от которой у него гудит в голове, и потеют ладони.
– Здесь только мы, дорогуша, – говорит он, не обращая внимания на призраков порванного в клочки, безнадёжно поломанного прошлого. – Можешь показаться.
И вот появляется королева. Она так взволнована. Так взволнована. Хочет выпытать у него побольше секретов. Как будто она уже недостаточно навредила.
Скоро придёт время угроз, угроз и обещаний, и чудесных, смертельно опасных игр. Румпельштильцхен считает клопов на стене, драконов в земле, отчаявшиеся души во всём этом безумном мире, и ждёт, когда же она перейдёт к делу.
А где-то есть шкаф, полный забытых вещей, маленьких записочек, которые она ему оставляла, напоминая, что нужно поесть. А где-то она гниёт в земле. А где-то есть надколотая чашка: ждёт, когда придёт время полночного чаепития, в замке, медленно зарастающем пылью.
А Регина притворно улыбается, он угрожает, она ноет.
А Румпельштильцхен задаётся вопросом.
Сколько ещё пройдёт времени, прежде чем от него самого останутся только никому не нужные кости?
Фандом: Once Upon a Time
Автор: Cyprith (www.fanfiction.net/u/454361/)
Переводчик: Тигримлин
Бета: corso
Пейринг: Румпельштильцхен (мистер Голд)/Белль
Рейтинг: PG-13
Жанр: Romance
Предисловие автора: "...Большая часть этих историй не связана друг с другом. Некоторые из них АУ в большей или меньшей степени. Некоторые просто странные и глупые. А другие грустные до слёз. Но в каждой более или менее присутствуют романтика и мистер Голд/Румпельштильцхен."
Ссылка на оригинал:
www.fanfiction.net/s/7825061/2/The_World_Beneat...
Разрешение на перевод: получено
читать дальше1. Это стоит запечатлеть1.
Это стоит запечатлеть, или Тысяча слов, которые она не понимает
Голд/Белль
На Сторибрук низвергается ледяной дождь, густая изморось пробирает до костей, проникает под самую тёплую одежду, так что кажется – согреться не получится уже никогда. Регина направляется в офис; под мышкой у неё мягкий кожаный портфель – подарок Генри на День рождения – надёжно защищённый от дождя под её огромным чёрным зонтом.
У дверей булочной она видит Голда и улыбается, потому что знает: он страстно ненавидит холод (от которого у него болит нога). Так что вместо того, чтобы повсюду совать свой нос, он предпочтёт отсидеться у себя в ломбарде – минимум до конца недели.
– Что заставило вас выйти на улицу в такую погоду? – окликает она, подойдя поближе; дождевые капли оглушительно барабанят по их зонтам. – Помнится, от влаги вы таете, мистер Голд.
Обычно в такую погоду от Голда можно ждать всякого рода малоприятных замечаний. Или, в самом крайнем случае, он неизменно пребывает в отвратительном настроении и чуть что – готов вцепиться в глотку. Но сегодня, при звуке её голоса он выглядывает из-под зонта, смотрит вверх и, кажется, вообще удивлён, обнаружив, что идёт дождь.
– Хммм? О, нет, госпожа мэр. Вы спутали меня с человеком за ширмой. Не обращайте внимания и всё такое прочее.*
Вот так, просто и незатейливо, они расходятся в разные стороны. Оба возвращаются к своим делам, не обменявшись ни единым грубым словом.
Когда Регина добирается до офиса, то сразу же вызывает Сидни Гласса. Дело своё он знает прекрасно, поэтому уже через три дня ей на стол ложится папка, полная глянцевых фотографий. В основном на них со скрупулёзностью, граничащей с идиотизмом, запечатлён Голд, опускающий монетку в счётчик на парковке; диктующий официантке список того, что желает на ужин; или же забирающий арендную плату у бессчётного количества различных, большей частью испуганных лиц.
Но есть один снимок, явно сделанный откуда-то из кустов (кадр обрамлён листвой).
Конец дня, солнце клонится к закату, по тротуару ползут длинные тени от машин, припаркованных там и сям по всей улице. Голд замер в дверях своего магазина, рука, в которой он держит ключи, безвольно опущена, другая сжимает трость, так и не донеся её до земли.
Напротив магазина чуть в стороне стоит женщина. На ней жёлтое платье в горошек – совершенно не подходящее для её возраста. Волосы небрежно забраны в пучок и заколоты двумя чернильными перьями. Она стоит в профиль к камере, расправив плечи. На лице ни тени страха, только улыбка.
Ещё снимок, сделанный мгновение спустя, и, да – Голд тоже улыбается. Онемевший, застигнутый врасплох. Он выглядит… не так, как обычно. Как-то ниже ростом, хотя высоким он никогда не был; уязвимый – она и не думала, что такое может быть.
Счастливый.
Регина закрывает папку и прячет её в выдвижном ящике стола.
Этот снимок может о многом рассказать, но она пока не понимает, о чём именно.
– Замолчите, – говорит она снова. – Вы прошли сквозь огонь. Специально. Чтобы произвести впечатление.
Он злобно смотрит на неё. Она орудует своей жуткой губкой.
Тогда он злобно смотрит на свою фляжку.
Белль, изо всех сил стараясь не улыбаться, продолжает работу.
________________________________
* «Не обращайте внимания на этого человека за ширмой!» («Pay no attention to that man behind the curtain!») – Цитата из х/ф «Волшебник страны Оз» («Wizard of Oz») 1939 года.
www.youtube.com/watch?v=YWyCCJ6B2WE
2. Алмазы и золото2.
Алмазы и золото
Голд/Белль
Предисловие автора: Написано по анонимной заявке: «музыка ночи».
Песня Тома Уэйтса принадлежит Тому Уэйтсу. Мистер Уэйтс, я безмерно уважаю Вас и не получаю абсолютно никакой выгоды от того, что использую здесь Вашу песню, поэтому, пожалуйста, не подавайте на меня в суд.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Голд не знает, как она это делает. Но, с другой стороны, он и не спрашивает. И из психиатрической лечебницы Сторибрука ни разу не звонили – он её доверенное лицо на случай крайней необходимости – так что это в любом случае не важно.
Но иногда, по ночам, когда стрелки часов переваливают за цифру 12, входная дверь приоткрывается, и она, босая, проскальзывает внутрь, как лёгкий ветерок.
Включает проигрыватель – игла опускается на пластинку Уэйтса – и, покачиваясь, направляется в его комнату.
То, что делают здесь за алмазы
То за золото делают ведь
И он знает, он знает. Она нездорова. Это… не правильно. Она настолько не в себе, что чувствует, как пахнут звёзды во время дождя. Но – по хлебным ли крошкам, или как-то ещё – она всегда находит дорогу домой. А это что-то да значит. Значит… для него. Раз она продолжает сюда приходить. Если, несмотря на то, что она не помнит собственное имя, не помнит ничего о себе, днями напролёт размазывает краску по стенам и истерически смеётся… если даже, несмотря на всё это, даже вопреки этому она помнит его…
Но калеки сдаются не сразу
И спят в придорожной траве
Танцуя, улыбаясь, она вплывает в его комнату: руки подняты, как у балерины из музыкальной шкатулки.
– Помнишь, как я учила тебя танцевать? – доносится из темноты её шёпот. Цифры на экране его будильника горят зелёным.
– Ничего подобного. Когда такое было?
– Вот все вы такие, – она усмехается. Левая сторона её лица неподвижна. – Руки вверх. Деньги на бочку. Теперь танцуй.
Безумен как шляпник и тощ, точно грош…
– Всё такая же утончённая.
Она пожимает плечами.
– Я не настолько свихнулась.
– Как жестоко, – говорит он, пытается рассмеяться.
Она всё так же морщит нос, когда улыбается, хотя левая половина лица больше не двигается.
– Так молода, – говорит она. – Что-то такое я слышала. Разве мне не стукнет сотня на следующей неделе?
Он сидит на самом краешке кровати. Протягивает руку.
– Бриллиантовый юбилей, я полагаю.
Она кивает. Покачивается. Берёт его за руку и падает в его объятия.
– Алмазы и золото.
На поле выйди – холмы зелены…
– Ты так исхудала, милая, – шепчет он, зарываясь лицом в её волосы. – От тебя едва половина осталась.
Белль вздёргивает подбородок, смотрит на него снизу вверх и улыбается.
– Мечту укради мне, – шепчет она. – Пропой свои сны.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Tom Waits - Diamonds & Gold
www.youtube.com/watch?v=qwhxjP63ysk
Полный текст песни Тома Уэйтса «Алмазы и золото»*:
читать дальше Битые стекла
Ржавый костыль
Там, где раньше фиалки цвели
Помаши ручкой рельсам
Безумным псам лета
И всему, что знал и любил
То, что делают здесь за алмазы
То за золото делают ведь
Но калеки сдаются не сразу
И спят в придорожной траве
С лестницы шлепнешься
Дырку найдешь
Безумен как шляпник
И тощ точно грош
На поле выйди –
Холмы зелены
Мечту укради мне
Пропой свои сны
Наполеончик
Коленки разбил
Но за Розу садится в седло
А апостолы Павлы
Хари бреют в канавах
И шкуляют обноски его
То, что делают здесь за алмазы
И за золото сделают ведь
Но безумцы сдаются не сразу
И храпят в придорожной траве
* В переводе М. Немцова
3. Пройти сквозь огонь3.
Пройти сквозь огонь
Румпельштильцхен/Белль
По мотивам заявки 013Bela: «пройти сквозь огонь»
____________________________________________________
Румпельштильцхен обладает множеством магических способностей. Он может спрясть золото из соломы и солому из золота. Может творить платья из паутины и принцесс из бедных сирот. Может стравить между собой людоедов и на ровном месте развязать гражданскую войну, столь ужасную, что истреблению подвергаются целые народы. Может вырастить посевы на мёртвой почве. Ему удалось создать невероятное заклятье разрушительной силы, оружие, способное погубить даже могущественную фею.
Он думает, что может проходить сквозь огонь.
А на самом деле не может.
Белль, конечно, могла бы сказать ему об этом, но он готов сжечь обе ноги до колен, лишь бы настоять на своём.
– Ты должна признать, дорогуша, зрелище получилось впечатляющее.
– Замолчите.
Он сидит в чёрном кожаном кресле, вытянув обнажённые, обожжённые ноги, а Белль устраивается на диванной подушке на полу.
Он так сжимает свою фляжку, что костяшки пальцев побелели. С величайшими предосторожностями Белль кладёт его правую ногу себе на колени, стараясь не задеть набухшие, липкие шрамы, такие глубокие, что кажется – это следы от драконьих зубов, распоровших плоть до кости. Она действует не раздумывая, потому что всё, что сейчас можно сделать, это хоть немного уменьшить его боль. Этот дурак прошёл сквозь чёртов огонь. С таким же успехом она могла бы закинуть его на плёчо, отволочь к ближайшему целителю и покончить со всем этим безобразием.
Белль осматривает его ожоги, задумывается. Она и сама владеет парой заклинаний. Пожалуй, можно было бы их использовать. С другой стороны, если она притащит его к врачу, от того, в итоге, мокрого места не останется. Румпельштильцхен может быть очень разным, подчас до крайности жестоким.
Сегодня он нервный.
И, главное, совершенно пьян.
Белль придвигает поближе миску с холодной водой.
– Мне нужно очистить это. Будет очень больно.
–Тебе нужно оставить уже меня в покое, вот что тебе нужно-с-делать, – бормочет он. – Но кто я такой, чтобы лишать тебя твоих маленьких садистских удовольствий.
Этого человека боятся во всех окрестных королевствах на многие лиги вокруг. Его имя произносят шёпотом, из страха, что он услышит. А гномы вообще отказываются его произносить. Они зовут его Унгерёр, чудовище.
Однако Белль приходит к выводу, что строгий тон действует на него лучше всего.
– Замолчите, – говорит она снова. – Вы прошли сквозь огонь. Специально. Чтобы произвести впечатление.
Он злобно смотрит на неё. Она орудует своей жуткой губкой.
Тогда он злобно смотрит на свою фляжку.
Белль, изо всех сил стараясь не улыбаться, продолжает работу.
4. Как действуют проклятья4.
Как действуют проклятья
Анонимный вызов: «Беременность и ангст».
И я, как обычно, перевернула всё с ног на голову.
__________________________________________________________
Она надеялась.
Она так надеялась.
Белль во все глаза смотрит на фею, ожидая, что сейчас всё изменится, прозвучат слова «это всего лишь шутка», сказка из последних сил выберется из заледенелой бездны и ощупью отправится прямиком к счастливому концу. Ей трудно дышать. Будто что-то огромное и ужасное сдавило ей грудь, и вокруг только темнота, темнота… Разве война недостаточно её измотала? Разве ей мало было борьбы, обмана, злого колдовства и заточения?
– Бесплодна? – повторяет она.
Она так надеялась. Когда у нее произошла задержка, подумала: а вдруг? Она думала, что это возможно. Думала, он будет так счастлив.
Фея парит на уровне её лица, с её крылышек разлетается свет, как пыль с самой верхней полки.
– Мне так жаль, – шепчет она, и Белль ненавидит её голос, ненавидит доброту и кротость этой малюсенькой женщины, которая роняет волшебную пыльцу на пол её комнаты и говорит, что ничего не может поделать – так жаль, ничего нельзя поделать – а у самой дома целые цветочные поля, полные смеющихся детей. У неё есть её любимые и друзья. И огромный мир, в который можно вернуться, мир, полный жизни и света.
А Белль даже не знает, где сейчас её любимый. И не может сказать ему: «У нас был ребёнок, но я её потеряла. У неё были пальчики. Она была такая крошечная, что в траве ты бы ни за что её не заметил. А я её потеряла. И больше у нас не будет детей. Никогда».
Потому что так действуют проклятья.
– И ты ничего не можешь сделать? – спрашивает она, и не узнаёт свой голос, такой спокойный, хладнокровный, пугающий. – Нет никакого заклинания?
– Магия не может вернуть умершего, дорогая.
– Она может вырастить урожай на мёртвой почве.
– Но не детей. Мне жаль.
Только не детей.
Потому что так действуют проклятья.
Из-под ногтей сочится кровь, но это не важно. Пальцы впиваются в колени, сминая ткань юбки, так что никто не увидит кровавые пятна. Ещё кровь. Как будто она её пролила недостаточно. Кажется, кровь никогда не перестанет идти.
– И ты не можешь сказать мне, где находится Румпельштильцхен. Ты не можешь его найти. Не можешь перенести меня к нему. Не можешь передать ему послание.
– Нет, дорогая, мне жаль, – голос феи едва слышен. Белль с трудом различает его сквозь воющий в ушах хор голосов, полных ненависти, обвиняющих. – Боюсь, его ты тоже потеряла.
Потому что так действуют проклятья.
5. Глубокие тёмные подземелья5.
Глубокие тёмные подземелья
Sevysev загадала: «Они пришли за тобой»
___________________________________________
Голд сидит, привалившись спиной к стене; больная нога вытянута, глаза прикованы к карте военных действий на столе. Белль стоит напротив него.
– Они пришли за тобой, – говорит она. – Ты больше никогда не увидишь своего мальчика.
Зловещее впечатление от её слов несколько рассеивается, когда она начинает пританцовывать; тапочки-кролики шлёпают по полу.
– Разве не так, любовь моя? – бормочет она, грозя пальцем их малышу, тот агукает и сжимает толстенькие кулачки. – Папа проиграет мне всех своих пластмассовых человечков, я брошу его в подземелье, и нам больше никогда не придётся собирать по всему дому грязные кружки из-под чая. Как тебе это?
Пока она отвлеклась, Голд передислоцирует дивизию – на войне все средства хороши – и не может сдержать улыбку.
– Полагаю, нам повезло, что ты не королева, – говорит он. – Ты была бы ещё хуже Регины.
Белль улыбается. Строит забавные рожицы малышу Бобби, тот гулькает, пытается дотянуться до маминого лица.
– Я была бы чудесной королевой. Я бы устраивала торжественные выезды, махала восторженной толпе, улыбалась и швыряла маленьким детям книжки. Потом я бы затворялась в библиотеке, а тебе бы пришлось заниматься ужасными вещами, вроде сбора налогов и запрета на торговлю. Я вижу, что ты там жульничаешь.
– Это конная гвардия.
– И я тебе уже говорила, что конные гвардейцы не разъезжают верхом на драконах. Поставь всё на место.
Он встаёт, улыбаясь от уха до уха, и подбирается к ней поближе.
– Заставь меня.
Белль выгибает бровь.
– Знаешь, у меня есть чудная темница, которая тебе идеально подойдёт.
– Но сначала нужно уложить юного Роберта в кровать, – говорит он и забирает у неё их ребёнка, поднимает над головой и изображает «самолётик». Отец и сын смеются. – А ты не будешь спать всю ночь, да, мальчик мой? Ты ведь не хочешь, чтобы твоего папу прогнали, нет-нет. Ты ведь этого не допустишь?
Голд разглядывает сына: глаза – точь-в-точь как у жены, а рот у маленького чудовища великоват – точь-в-точь как у него самого. Кажется, ещё чуть-чуть, и сердце разорвётся от счастья.
Потом он опускает своего мальчика обратно на землю; Белль расправляет складку на его видавшем виды халате в шотландскую клетку.
– Пойдём спать, папа, – говорит она с полусмешком-полуулыбкой.
Голд укладывает сына в кроватку. Читает ему нелепую сказку про трёх медведей, на цыпочках крадётся к двери; луна, похожая на огромную морскую раковину, заливает детскую серебром.
И отправляется спать.
6. Её последнее противостояние6.
Её последнее противостояние
Sevysev загадала: «последний ужин вместе»
_______________________________________________
Вороны принесли предупреждение: Гастон будет здесь завтра. Прямо сейчас он скачет к замку, который, раз уж речь зашла о замках, не очень-то и велик. Осада будет недолгой и кровавой. Один волшебник против армии негодяев с Гастоном во главе.
А Румпельштильцхен не станет ничего предпринимать.
Белль в кухне, стоит и смотрит на огонь, однако ей так холодно, что пальцы онемели.
– Убежим вместе, – умоляла она. – Оставь замок. Мы что-нибудь придумаем. Вместе у нас всё получится.
Но Румпельштильцхен только рассмеялся – пронзительно и легко.
– И бросить все мои чудесные книги? Ну уж нет, дорогуша.
Она понимает по глазам, когда он врёт, так что в глаза ей он не смотрел. Говорил какие-то избитые фразы, приятные глупости и в итоге пригласил её разделить с ним последний ужин.
Но Румпельштильцхен не станет ничего предпринимать. И Белль стоит у огня, но тело сковывает смертный холод.
Она понимает, что разозлилась, когда ловит себя на мысли: насколько сильный пожар ей нужно разжечь, чтобы он не смог спасти свой замок?
Она не рассердилась, когда отец попытался сбыть её с рук, заключив брачный договор с Гастоном. Не рассердилась, когда отец обменял её жизнь на мир. Не рассердилась, когда оказалась здесь, запертая в тёмном замке, с человеком, который сам себя называет чудовищем; один на один со своими страхами, день за днём, час за часом. Она не рассердилась даже когда влюбилась. Не рассердилась, когда призналась ему, а он принялся трясти её, ругаться и вопить, что его нельзя полюбить. Она и тогда не рассердилась.
Но Румпельштильцхен не станет ничего предпринимать, и теперь она просто в ярости.
Белль разворачивается и идёт прочь из кухни, стремительно шагает по коридорам; ярость застилает ей глаза, потому что её самые страшные кошмары становятся явью. Добравшись до арсенала, в котором он, как дракон сокровища, хранит волшебные безделушки, она запирается внутри.
Спустя час Белль выходит наружу, облачённая в доспехи тёмной кожи, с мечом в руке и кинжалом на поясе.
На лезвии кинжала выведено имя.
Румпельштильцхен что-то предпримет, иначе сегодня ночью они сгорят вместе.
7. Медвежуть7.
Медвежуть
013bela загадала: «Медведи повсюду».
__________________________________________
Голд просыпается от крика Белль, садится рывком, не успев ещё открыть глаза, тянется к ней через всю кровать, которая сейчас кажется чудовищно широкой. Белль лягается, сражается с неведомым противником; дерётся не на жизнь, а на смерть, сыпет проклятьями, пытается выцарапать кому-то глаза, всё ближе и ближе откатываясь к самому краю кровати.
Каким-то образом они запутываются в простыне и падают вместе.
Она приземляется на спину, просыпается, резко взмахивает рукой, и локтем попадает ему точнёхонько в глаз. Теперь ругаются уже оба. Она через слово повторяет «Прости! Ой, твою мать, прости!», он перемежает брань смехом, потому что завтра Регина спросит, что случилось, а он скажет, что Белль в постели – просто чудовище.
– Выглядит кошмарно. Боже, я ужасна, – она никак не может отдышаться, прикусывает нижнюю губу, касается его виска прохладными пальцами. – Принести тебе льда?
– Не надо, дорогая, я в порядке. Бывало и хуже.
– Точно?
– Точно.
Они всё ещё на полу, замотанные в кокон из простыни; он притягивает её к себе, крепко прижимает к груди; понемногу её дыхание выравнивается.
– Что произошло?
– Медведи, – говорит она, – медведи повсюду. И если будешь смеяться, то ты заслужил этот синяк.
Голд закрывает глаза (больно) и зарывается лицом в её волосы, пряча улыбку.
– Мне бы такое и в голову не пришло.
8. Или8.
Или
На вызов Sevysev «Я всё для неё сделаю».
___________________________________________
Его жена мучается уже много часов. Весь день и большую часть ночи. Его не пускают внутрь.
Она потеряла много, слишком много крови. Он понимает это, когда выносят постирать простыни. Он делает, что может. Помогает. У них только две простыни. Он стирает одну, потом другую, снова и снова; так что вскоре под ногтями у него образуются тёмно-красные полумесяцы. Хромая, он бежит в поле и обратно, туда и обратно, приносит все целебные травы, какие знает.
Его по-прежнему не пускают внутрь. Его жена всё ещё кричит.
На закате бледная, измотанная помощница повитухи уходит. И, спустя несколько часов, возвращается вместе с ведьмой. Вдвоём они скрываются в хижине.
Его по-прежнему не пускают внутрь. Его жена продолжает душераздирающе кричать. И всё ещё нет ребёнка.
Уже стемнело; он уже не может выносить мольбы жены, взывающей к своим богам. А потом распахивается дверь, и выходит ведьма.
– Что происходит? – спрашивает он. Вопрос звучит по-детски тонко и жалобно.
Он трус, и по ночам всё ещё слышит шум битвы во сне.
Ведьма не произносит ни слова. Жуёт губами, смотрит вдаль, раскуривает трубку, затягивается.
– Что я могу сделать? Пожалуйста, я должен помочь. Я должен что-то сделать, – говорит он. Ему не хватает воздуха, плечи трясутся. – Я всё для неё сделаю.
Ведьма глядит на него, оскаливает зубы, сжимающие черенок трубки.
– Для неё? – спрашивает она. – Или для своего сына?
И Румпельштильцхен делает выбор. Никто и никогда не должен стоять перед таким выбором.
9. И завеса спала9.
И завеса спала
Oldandnewfirm загадала: «Когда мир рушится».
_______________________________________________
Голд всегда думал, что, когда проклятие будет снято, он опять окажется в темнице, снова будет бесцельно таращиться на гниющую деревянную решётку и прах под ногами. Он думал, что будет умирать от голода – забытое чудовище в пустом чреве земли.
Он не ожидал, что Сторибрук развалится на части, как выброшенный на берег корабль, что витрины магазинов и дома лопнут, как мыльные пузыри под каплями дождя.
И уж конечно он не ожидал, что он сам, и все остальные, окажутся на огромном зелёном поле, примерно такого же размера, что и Сторибрук когда-то.
Похоже, остальные обитатели города тоже ничего подобного не ждали. Он замечает Руби и Арчи, у которых на удивление хорошо получается в последний момент извлечь из-под обломков свои вещи. Замечает на дальнем конце поля Регину, у которой также хорошо выходит пронзительный, непрерывный ор (что, впрочем, не удивительно).
Какое-то время он размышляет, стоит ли ею заняться. Его возможности невелики, но при нём по-прежнему его трость, внутри которой сокрыта до поры волшебная палочка феи.
Тут он отвлекается: в нескольких ярдах от того места, где он стоит, из-под развалин библиотеки, точно из недр поверженного сонного царства, с трудом выбираются библиотекарши.
И внезапно – Белль.
Белль.
Она ступает среди обломков; их взгляды встречаются, и она улыбается, протягивает к нему руки; её губы произносят: «Ну же!».
Его нога всё так же подводит его, когда он переносит на неё вес. Его новые ботинки исцарапаны. Костюм сидит на нём на удивление ладно. На правой руке у него веснушка.
Он человек. Снова человек, всё ещё человек.
Голд широко улыбается Белль и идёт к ней через луг, который кажется ему бескрайним.
10. Запятнанные простыни10.
Запятнанные простыни
Beautylily загадала: «Запачканные шёлковые простыни».
_____________________________________________________
На дорожке, ведущей к дому, сидит женщина; её ногти впиваются в колени. Послеполуденное солнце горячим водопадом обнимает её плечи, стекает по складкам шёлковой простыни, в которую она кутается. По её голым ногам течёт кровь, оставляя тонкие дорожки – как трещины на кафельной плитке, на которую уронили глиняный горшок.
Он инстинктивно отворачивается. Не смотреть, она бы не захотела, только не ты, только не ты…
Он инстинктивно поворачивает назад. Ей больно.
Голд останавливает машину.
Её руки по-прежнему теребят колени, и теперь, с более близкого расстояния, он видит кровавые следы от ногтей. Её юбка задралась выше колен, и он видит багровые синяки на её икрах и бёдрах. Там отчётливо видны следы пятерни – раз, два, три, четыре, пять.
Что-то скользкое, тёмное, злобное захлёстывает его сознание. У него в груди ревёт чудовище, колотится о рёбра, царапает плоть когтями, сотрясает всё его существо, вопит и проклинает, выкрикивает требования на демонических языках, бьётся, бьётся, пока у него в ушах не остаётся только скрежет страшных зубов.
Он видит её лицо за густой массой волос, видит ярко-красный синяк на скуле. Но на щеках нет слёз.
На щеках нет слёз.
Осторожно – только не испугать – он закрывает дверь машины, медленно приближается – точно к опасному животному – и садится рядом. Она не поднимает глаз. Он едва сдерживается, чтобы не прошептать её имя, коснуться волос, обнять и спрятать её лицо у себя на груди.
Едва-едва.
Он едва не говорит: «Прости» и «Я люблю тебя»; в любом случае три последних слова запоздали на тысячу лет.
Потому что сейчас лето. А Белль замужем. И Белль сидит на дорожке перед домом босая, закутавшись в разодранный грязный шёлк. С обломанными ногтями, которые оставляют на покрытых синяками коленях кровавые полумесяцы. И дверь в её квартиру всё ещё распахнута, бродячая собака обнюхивает коврик, на котором нет слов «Добро пожаловать!». И Белль замужем. И Белль замужем. И Белль его больше не помнит.
Это совершенно другая женщина, проклятая женщина, запертая в ловушке, которую он сам для неё создал.
– С вами всё в порядке? – шепчет Голд. Чудовище у него в груди скулит. – Могу я чем-то помочь?
Белль смотрит на него; голубые глаза глядят спокойно и холодно.
– Думаю, я его убила, Рум, – говорит она.
Это совершенно другая женщина. Но он – чудовище, которое она всё ещё помнит.
Голд протягивает руку, касается её плеча, пальцы скользят по шёлковым складкам.
– Давай отведём тебя домой.
11. Сотня11.
Сотня
Bleedingsunsets-openhorizons загадала: «С твоего согласия или без него».
__________________________________________________________________
Когда Белль идёт прочь от кареты Королевы, то знает: она встречала эту сказку в сотне книжек. Раз сто читала о поцелуе, который снимает проклятье. Перевернула сотню последних страниц, на которых торжествует счастливый конец.
Но в первую очередь (и это главное) Белль – дочь короля-купца. Она видела сотню детей, которые должны были работать с пелёнок. Видела сотню солдат, которые падали с крепостных стен, как сухие листья с дерева, проткнутые сотней вражеских стрел. Видела сотню стен, павших под натиском сотни тяжёлых подошв. И видела, как сотня её людей голодает.
И ещё сотня.
И ещё одна.
Сотни и сотни.
Белль знает, что в жизни нет последней страницы. Нет счастливого конца – и одно единственное счастье-то найти трудно. Белль знает, что если она больше не хочет видеть эти сотни на тысячах изорванных, окровавленных страниц… что ж, тогда всё зависит только от неё.
Поэтому она возвращается в своё королевство через брешь в стене – выпавшие камни валяются на земле, как осколки сломанных зубов. Она проскальзывает в замок по чёрному ходу, минуя тонкие силуэты стражей, поодиночке бродящих по улицам; идёт извилистыми коридорами, и первый человек, который её замечает – отец. Он не узнаёт её.
– Госпожа чародейка, – произносит он почтительно; так принято обращаться к ведьме. Пожалуй, он не так уж и не прав.
Она улыбается, оборачивается и говорит:
– Папа.
Этого простого слова оказывается достаточно, чтобы вызвать шквал вопросов.
– Белль? Неужели это действительно ты? Но как? Сделка…
– Наш чародей, – говорит она, – не хозяин своему слову.
Отец слишком хорошо её знает, так что больше ни о чём не спрашивает.
Гастон не настолько умён. Он не замечает, что в её когда-то безмятежных голубых глазах поселилась ночь. Не придаёт значения тому, как по мановению её пальца, мелькающего туда-сюда над картой военных действий, меняется стратегия боя, строятся новые деревни, а людоеды обращаются в бегство. Он всё ещё видит в ней девушку-ребёнка в золотистом платье с открытыми плечами, которая ждёт: когда же отцы города возвратятся домой. Он не понимает, что хозяйка уже вернулась.
Однажды ночью он идёт вслед за ней с очередного бессмысленного военного совета, где кипели горячие споры, которые она решала коротко и жёстко.
– Вот будет радость, когда эта война закончится, – говорит он.
Гобелены обветшали. Нужно их заменить.
– Конечно, – соглашается она, хоть за этой войной и последует другая. Такая же долгая, но не такая кровавая. Которую будут вести дети-герои на незнакомых улицах.
– Ужасное, проклятое занятие. И какая жалость, что твоя мать так быстро умерла и не родила сына.
Гобелены, возможно, прикрывают следы от пожаров, оставшиеся от позапрошлой атаки. Нельзя показывать слабость перед гостями-аристократами. Нужно будет приказать отчистить стены. И повесить новые гобелены, хотя шерсти осталось мало.
– Можно сказать, что разницы не заметно. Разве что, мой брат бы придумал, как накормить королевство.
Гастон касается её руки; Белль отступает в сторону, приподнимает гобелен, чтобы посмотреть, что под ним.
Гастон не обращает на это внимания; он как собака, следует за ней по пятам.
– Но ты, по крайней мере… Белль… – он приторно улыбается. Взгляд мутный и довольный, как застоявшийся пруд в разгар лета. – Это не женское дело. Все эти стратегии и планы… Ты должно быть измотана. Мы слишком много на тебя взвалили.
Белль глядит на него. Позже будут утверждать обратное. Скажут, что она слепа. Что она пожирает своих детей, уничтожает своих любимых. Скажут, что ей самое место на костре.
Но сегодня Белль просто смотрит на него. Гастон сильный мужчина. Красивый. Высокий. Такой же жалкий и пустой, как и раньше.
(Она вспоминает другого человека, умную усмешку и длинные пальцы. И так же быстро забывает вновь.)
– Я подхожу для этого, – говорит она.
Гастон смеётся. Смеётся над ней.
– Ох, Белль. Ох, моя милая Белль. Однажды, когда мы поженимся, мы будем вспоминать всё это…
–Нет.
Это настолько не похоже на её обычный мягкий тон, что он застывает на месте, как будто ему в грудь воткнули кинжал.
– Нет? Белль, я… Нет? – Его улыбка застывает, уголки губ кривятся. – Думаю, ты не понимаешь. Мы с твоим отцом уже обо всём договорились.
– Тогда желаю тебе с моим отцом долгих лет счастливой совместной жизни.
Он издаёт глухое рычание, оскаливается – сейчас он гораздо больше чудовище, чем она будет когда-либо. Однажды её назовут слепой, но она думает с безысходностью: а прозреют ли когда-нибудь те, кто её проклинал?
– Белль, не умничай, – выплёвывает он. – Тебе это не идёт. Мы поженимся.
(Она вспоминает другого человека. Вспоминает мольбу «женись на мне».)
– Я не выйду замуж, Гастон. Я никогда не выйду замуж. Так что ты можешь начать подыскивать кого-то другого и не тратить на меня время.
(Она помнит. Он рассмеялся и ушёл прочь.)
– Тебя никто не спрашивает, Белль.
Он хватает её за предплечье и стискивает, зажимает в угол, надвигается на неё всей своей массивной фигурой. – С твоего согласия или без него, мы по…
Она кривит губы и наносит стремительный удар, как змея в броске. Шипит слова на древнем языке. И впивается ему в рот поцелуем.
И с сочным, чмокающим шлепком на пол падает жаба.
Белль улыбается, её переполняют злость и воспоминания, причиняющие боль. Мыском туфли отпихивает она с дороги жалкое, перепуганное создание и идёт дальше.
Одна.
Потому что Белль видела, как из-за сотни поцелуев всё покатилось в тартарары. И знает: мир жесток, в нём нет места счастью; если слабым не удастся заполучить магию, они погибнут под подошвами марширующих полчищ.
И Белль идёт дальше. Обратно в свои покои. К своим картам военных действий и древней магии, беглянка, спасающаяся от сотни забытых сказок.
Потому что однажды Белль прочитала сотню книг.
И некоторые из них прочитали её.
12. Три часа дня12.
Три часа дня
Awesomethingsandsuch загадала «жёлтые обои».
__________________________________________________
Каждый понедельник, ровно в три часа дня Голд приходит в квартиру Белль. Открывает дверь запасным ключом, который она клала на дверной косяк, и снимает ботинки в прихожей. Он сидит у неё в кухне, среди всех её мисок, кастрюль и сковородок, пылящихся на тех же местах, где она их оставила.
Разумеется, это совершенно нелепая кухня. Самая уродливая комната, из всех, что он когда-либо видел – не считая офиса Регины, декорированного под шерстяной костюм в ёлочку. Старый деревянный стол, весь усеянный глубокими царапинами, выкрашен в белый цвет, но заляпан вареньем. Можно только догадываться, откуда она притащила четыре кухонных стула – Бог весть. Он бы ни за что не купил и не продал ничего настолько кривобокого и уродливого.
Но Белль их обожала. Перекрасила. Даже спросила его совета – «как думаете, какой цвет лучше?». А когда он предложил ошкурить их и покрыть морилкой, тут же проигнорировала его совет, в пользу половины цветовой палитры.
– Не хочу, чтобы они чувствовали себя голыми, – сказала она тогда. – Теперь они дома, так что им нужны симпатичные пижамы.
Стулья не сочетаются друг с другом. Зелёные полоски и белые облака чудовищно дисгармонируют с жёлтыми обоями.
И с её яркой плитой, красной, как восходящее солнце.
В её квартире всё ещё пахнет ванилью и свежим вареньем. Голд сидит на её кухонных стульях – на каждом по очереди, неделя за неделей – и ничего не трогает. А с плитой нужно что-то делать. Давно пора сдать квартиру, а эта плита как бельмо на глазу… Вот только каждый понедельник, ровно в три часа дня Белль танцующей походкой влетала в его магазин с огромной тарелкой из синего фарфора наперевес. Полной чего-то, изготовленного по новым рецептам, которые она где-то нашла. Спасла, как она говорила. Она приносила печенье с чёрной патокой, или маленькие хлебцы, или драже в сахаре – а назавтра это могли быть соски Венеры – и говорила: «Я спасла ещё один, мистер Голд. В разделе 641.5 в самом низу страницы, представляете?».
И говорила: «Вы уже ели? Сегодня на ужин куриный суп».
Он вежливо отказывался – он всегда отказывался – а она говорила: «Ну, вот поэтому я вас и кормлю. Вы никогда не едите».
Конечно, он возражал. И сначала пытался придумать способ потактичнее отвергнуть печенье, пампушки, кексы, фруктовые пироги, тортики, и варенья, и суфле, а иногда и экспериментальные трюфели. А когда ничего не помогало, они начинали скандалить, только он орал, а она – нет.
Белль смотрела на него, скрестив руки на груди, улыбалась и говорила: «Съешьте уже эту проклятую печенину. Вы же кожа да кости, и всё потому, что совсем не едите».
Так оно и было. Поэтому он брал принесённые печенья, пампушки, кексы, фруктовые пироги, тортики, и варенья, и суфле, а иногда и экспериментальные трюфели и благодарил её. А она улыбалась – у неё была ослепительная улыбка – и говорила: «Не за что». И иногда, когда он уже собирался протестовать, добавляла: «это подарок, мистер Голд. Друзья могут дарить друг другу подарки».
Вот только, как-то раз престарелая плита, прожившая слишком долгую жизнь в той квартире, наконец сломалась. Она позвонила ему и сказала, сказала «не волноваться, я ведь знаю, что вы станете волноваться. Я обойдусь одной микроволновкой. Нет никакой спешки».
Друзья могут делать друг другу подарки, но он в затруднении и чувствует себя неуверенно, потому что у него никогда не было друзей, и он не знает, как действовать в такой ситуации. Поэтому он покупает для неё новую плиту, которую доставляют к её дверям на следующий день после её звонка. Плита обязательно должна быть красной, потому что однажды, когда мимо магазина проезжала Руби, Белль сказала ему: «Никогда не понимала, чем так привлекательны ярко-красные машины. Лично я лучше купила бы ярко-красную плиту. И новый набор медных кастрюль».
Так что Голд сидит за её столом, и вдыхает запах её выпечки, хотя самой её тут нет. Выглядывает в окно, смотрит на дорогу, хотя знает (ему это известно лучше, чем кому бы то ни было): она не вернётся.
В этот понедельник, именно в этот понедельник, почувствовав, что снова может продолжать жить, Голд покидает пустую квартиру на Друри Лейн и возвращается в свой ломбард.
На кухоньке взгляд его натыкается на одну из её тарелок. Джемми Доджерс, Бог знает какой давности, с ежевичным джемом, который она сварила сама по старому рецепту, который спасла, из ягод, найденных где-то за её домом.
Потому что он как-то упомянул, что ни за какие деньги не смог найти в Сторибруке Джемми Доджерс.
Потому что она подумала, что это печенье сделает его счастливым.
Голд запускает тарелкой в стену, она разлетается на кусочки. На бумажной салфетке остаётся три отпечатка от последних трёх печений. Два глаза, думает он, и косая черта – рот. Белль бы посмеялась. Несмотря на беспорядок, несмотря на разбитую тарелку, Белль бы посмеялась.
Его трость со стуком откатывается в сторону. Голд закрывает лицо руками и оседает на пол.
Белль бы посмеялась.
13. Драконы просто спали13.
Драконы просто спали
Ashymolassy загадала: «пряности на солнце».
______________________________________________
Белль мертва.
Давно мертва.
Мертва и сгнила в земле за прошедшие два с половиной года.
Или превратилась в пепел. Такая морока – сгребать в кучку трупы, пролившиеся на землю с дождём. Когда погребальные костры заменили крематориями, жить стало проще.
Но, возможно, ему следовало бы обеспокоиться и выяснить, что стало с её телом, даже если того, что от неё осталось, не хватило бы, чтобы наполнить разбитую чашку.
Голд был уверен, настолько уверен, что его Белль умерла, ушла из жизни и сгнила ещё до того, как он сотворил это растреклятое проклятье…
Поэтому он несколько удивлён, когда как-то раз, солнечным утром видит её сидящей на крыльце перед его ломбардом.
Больничный халат. Голые ноги. Её чудесные каштановые волосы всклокочены, из них торчат колючки и репьи; на правом виске пятно от раздавленной ягоды. Даже издали он чувствует, что она пахнет сухой лимонной кожурой, свежими фруктами, молодой весенней травой и пряностями, разложенными на солнце.
Само солнце запуталось у неё в волосах; Белль здесь, целая и невредимая, улыбающаяся…
И чертовски хорошо, что она быстро бегает, потому что когда больная нога отказывается его держать, он ещё слишком далеко от стены магазина, на которую можно было бы опереться.
Она подставляет ему плечо, задыхаясь, беззвучно смеётся. На глазах слёзы – хватило бы наполнить океан. Он и сам, кажется, вот-вот утонет в слезах.
– Шшш, – выдыхает она. – Шшш.
Голд растерял всю свою представительность. И всё спокойствие. В смятении он отчаянно цепляется за неё, обнимает. Находит её рот своим ртом; она – как глоток воздуха для утопающего. Она здесь! Он не чувствует ног и ещё не упал только потому, что она поддерживает его. Его трость валяется где-то на земле.
– Я люблю тебя, – шепчет он снова и снова. Пока что это – единственное, что он способен произнести.
А она только улыбается и выдыхает:
– Шшш.
Он обнимает её. Обнимает её.
Когда великанский кулак, сжимающий его грудь, наконец ослабляет хватку, он чувствует солнце на своих плечах, будто тёплое одеяло. Чувствует женщину в своих объятиях, такую удивительную, живую, улыбающуюся. Боже, улыбающуюся. Он и сам бесшабашно улыбается, как пират, идущий на абордаж с ножом в зубах. Проводит тыльной стороной ладони по её щеке, и спрашивает:
– Как?
Через две улицы отсюда воют сирены. Вдалеке слышны крики, визг покрышек, но мир для него сузился до пальчиков Белль на его лице. Она гладит его подбородок, как будто нет ничего прекраснее трёхдневной щетины. Он ловит её руку, сжимает её лицо в ладонях, снова шепчет:
– Как? Ты же… ушла. А я искал, я искал, Белль. Белль…
Она отнимает руку, дотрагивается до своего рта, горла. (Теперь он видит: её губы покрыты рубцами. Обожжены.)
Я не могу говорить.
Она так прекрасна.
А ещё она настоящая.
Голд чувствует, что дрожит. Они оба дрожат, возможность прикоснуться друг к другу позволяет им снова почувствовать себя живыми. Он прижимается лбом к её лбу, чувствует, как её грудь прижимается к его груди.
– Что произошло?
Белль улыбается. Помогает ему перенести вес на здоровую ногу и наклоняется подобрать его трость. Он наблюдает за ней в изумлении.
Она вкладывает трость ему в руки. Глядит ему в глаза.
Белль жестами показывает, что пьёт, изображает летящую птицу. Складывает пальцы, так что получается корона, потом широко улыбается, показывая разом все зубы, и вонзает воображаемый кинжал ему в грудь.
Я разбила чашку. Я убила королеву.
Что-то новое есть в ней. Что-то безудержное, древнее, дикое. Что-то могущественное. Но нет, осознаёт он, это всегда было в ней.
Она дракон. Просто она спала, а сегодня, наконец, расправила крылья.
Голд смеётся. Смеётся и снова целует её, запускает пальцы в её растрёпанные волосы и шепчет её имя – Белль, Белль – литания, молитва, спасение от проклятья. Он чувствует, как безудержным потоком струится в её венах магия. Чувствует, как вновь натягиваются связывающие их золотые нити. И спрашивает:
– Мы свободны?
Она танцует в кольце его рук. Запрокидывает голову. Широко улыбается.
Да. Её голос звучит у него в груди, в солнечном свете, играющем на её лице. Мы свободны.
14. Башни под солнцем14.
Башни под солнцем
Анонимный вызов: «Она сбегает из отцовской прачечной».
________________________________________________________
Как-то раз, чудесным солнечным утром, во вторник, Голд решает убить Регину.
Как-нибудь быстро, и чтобы было много крови. Всё равно, как. Можно использовать что-то очень высокое и любезно подтолкнуть её в правильном направлении. Или ещё одно проклятье, хотя, кажется, его проклятия имеют тенденцию давать сбой в самый ответственный момент. Возможно, на этот раз стоит действовать голыми руками: он будет сжимать, до тех пор, пока она не изволит наконец сдохнуть.
Голд думает, что с превеликим удовольствием использовал бы трость, но, принимая во внимание недавние события, результат будет несколько… липкий.
В любом случае, скоро он будет счищать с рукавов пылинки, потому что только это от Регины и останется. И, разумеется, Эмма поначалу будет нудеть и суетиться. Но потом, когда она обнаружит, что Генри теперь целиком и полностью её, то передумает, он уверен.
Потому что сегодня вторник, чудесное солнечное утро, Голд стоит в прачечной – тире – химчистке самообслуживания, которую называют Башней. А рядом у стены, как солдаты выстроились стиральные машины с маркировкой «Плети» и сушилки с маркировкой «Пламя».
А слева, в дальнем углу тесного помещения в окно только что вылезла женщина.
Голд делает глубокий вдох, а потом – первый шаг.
(Сегодня вторник, чудесное солнечное утро. Почему же у него так болит всё тело?)
– Моя компания вам настолько неприятна, мисс Френч? – спрашивает он. Голос звучит непривычно (слишком привычно) – мягко, едва ли не нараспев. – Или вас так манят гортензии?
Он кладёт ладонь на подоконник, старая краска осыпается под его рукой.
Снаружи Белль съёжилась на земле между стеной здания и бурно разросшимися кустами, которые давно пора подстричь. И она улыбается.
Его Белль. Его Белль, умершая и потерянная двадцать восемь лет назад, вновь найденная в проклятой прачечной (нет, это надо же!), целая и невредимая. И Голд убьет Регину. Прибьёт её гвоздями к грёбаной стенке – но сейчас, сегодня, здесь Белль пытается высвободить свою юбку из цепкой хватки корявого старого куста, и её голубые глаза ярче неба.
– Дело, не терпящее отлагательств, – говорит она, одёргивает юбку и каким-то образом умудряется сохранять достоинство, хотя очевидно: из окна она вывалилась головой вперёд, так что в волосах полно цветочных лепестков. – Необычайно срочное. Уверена, вы понимаете.
Голд напоминает себе о необходимости дышать. Напоминает себе, что какой бы она сейчас не была – живой, живой, живой – она его не помнит. Не знает его. Он просто неприятный ей человек, регулярно являющийся за деньгами, которых у неё нет.
Но она всё равно улыбается. Улыбается и, боги, он забыл. За столько лет, что он провёл, не выпуская из рук отколотую чашку, до краёв полную грустных воспоминаний и упущенных возможностей, он просто забыл, как прекрасна её улыбка.
С большим усилием Голд приказывает себе перестать вспоминать.
– И ваша не терпящая отлагательств встреча с кустами никак не связана с очередным просроченным займом вашего отца? – спрашивает он.
Сегодня вторник, чудесное солнечное утро, и Белль заслоняет глаза рукой от солнца.
– Мой отец немало назанимал, верно?
– Это наряду с его пристрастием к различного рода сомнительным предприятиям.
– Я наверное упоминала, что «Игрища шипов» ужасная затея.
Голд не может отвести от неё глаз. Всё ещё составляя каким-то отдалённым краем сознания многочисленные планы торжественной кончины Регины, он думает: может, стоит попытаться?
– Я просмотрела документы, мистер Голд, – говорит Белль бесстрастно, расправив плечи. Он скользит взглядом по крошечным царапинам, которые оставили острые ветви. Она держится с королевским достоинством. – Мой отец считает себя бизнесменом, но мы с вами оба знаем, что условия займа незаконны.
Вот это ему знакомо, это просто. Он заново учится дышать.
– Да, но таковы были условия, а ваш отец подписал все бумаги. И, помнится мне, не высказал ни малейшего неудовольствия.
– Я люблю его, но он часто ведёт себя как идиот. – Она улыбается. Воспоминания пляшут в пылинках, висящих между ними в лучах солнца. – Послушайте, возможно вы передумаете, если я приглашу вас на ужин?
– Вы хотите подкупить меня едой, мисс Френч?
– Ну, нет, – смеётся она. – Ужин за ваш счёт
Улыбка у неё заразительная.
(Сегодня вторник, чудесное солнечное утро и Голду ужасно хочется протянуть руку через подоконник и стряхнуть лепестки с её волос.)
– Не уверен, что вы до конца понимаете суть сделки, – говорит он. Он не говорит: «Пойдём со мной домой».
Но она, кажется, читает его мысли.
– Дайте руку, – говорит Белль, и, не раздумывая берёт его за руку, перекидывает ногу через подоконник и забирается обратно.
(Практика, думает он, подавляя желание рассмеяться. Это не первая башня, в которую она взобралась.)
Она уже стоит рядом с ним, но не выпускает его руку. Голд чувствует жар её тела, как обещание – такое родное чувство.
– Что теперь? – спрашивает он; таким нежным тоном не заключают сделки и не взимают долгов.
– Вы меня спасли. Если верить Генри, теперь вы – мой принц.
– А принцы не приходят за просроченными займами, я полагаю?
– Нет, – Белль широко улыбается. – Принцы не приходят.
Он улыбается.
– Что ж, хорошо. Ужин в восемь?
Она смеётся. Она согласна. Она всё ещё держит его за руку.
Завтра Голд убьёт Регину. Но сегодня вторник, чудесное солнечное утро и с этим миром всё в порядке.
15. Конец15.
Конец
Whatothershenanigans загадала: «У Белль пистолет».
_________________________________________________
Голду доводилось слышать, как барабаны войны сотрясают пылающий горизонт, видеть наступление армии людоедов. Доводилось слышать, как ревёт, извергая пламя, дракон. Доводилось слышать, как десятки матерей плачут над изувеченными телами своих детей. Он даже знает, с каким звуком ломаются его собственные кости.
Но сейчас ничто не сравнится с грохотом его сердцебиения.
На пороге его дома стоит Белль и в руках у неё пистолет.
Её волосы растрёпаны, в непослушных завитках запутались колючки. На ней одно из чёрных платьев Регины, босые ноги забрызганы грязью, обвиты прилипшими травинками.
Он шепчет её имя. Её глаза горят яростью. Он знает, кто послал её сюда.
– Отдай мне нож, – говорит она.
Её пальцы крепко сжимают рукоятку «магнума». Нужно действовать осторожно.
Но он помнит Зосо и слишком хорошо знает, как тяжело быть проклятым.
– Я скучал по тебе, дорогая, – говорит он. Белль оскаливается, входит в его прихожую, пинком захлопывает за собой дверь.
– Неправда, – зло бросает она.
Голд не отступает, остаётся в дверном проёме, где и стоял, лицом к лицу с этим новым чудовищем.
Нелепо, думает он. Она изменилась.
– Белль, – вторая попытка.
– Заткнись. – Она, стиснув зубы, осторожно двигается вперёд; на полу остаются мокрые следы босых ног. – Отдай мне нож.
И вновь Голд не отступает. А следовало бы, думает он. Следовало бы поднять трость – внутри сокрыта палочка – и сражаться. Следовало бы схватить её – обнять – и не отпускать пока её злоба не пройдёт. Следовало бы двигаться. Следовало бы просить.
Но у Белль пистолет, а он так устал. И он не чувствует рук.
– Я люблю тебя, – говорит он.
Она поднимает пистолет.
– Неправда.
– Я бы пришёл за тобой, если бы только знал.
– Ты знал.
– Это Регина тебе сказала? – его рот кривится от боли и злобы. – Не хочешь послушать, что она рассказала мне?
Пистолет в её руке не дрожит.
– Она помогла мне. Помогла, в отличие от всех остальных.
Голд делает шаг вперёд.
– Как?
Лунный свет, с трудом пробравшийся сквозь цветные стёкла в двери, окрашивает в мрачные, печальные тона её чёрное платье с чужого плеча. Белль оскаливает зубы, вся подбирается – монстр, готовый к прыжку.
– Отдай мне нож.
Голд делает ещё шаг.
– Скажи, как меня зовут.
Пистолет чуть опускается.
– Сначала я прострелю тебе колени.
– Скажи, как меня зовут, Белль.
– Я сломаю тебя, – рычит она. Плачет. – Брошу тебя гнить, как ты бросил меня.
Дуло пистолета направлено ему прямо в грудь.
Голд останавливается. Смотрит ей в глаза. Очень бережно берёт её за руку; теперь на курке и его палец. Он вновь шепчет:
– Скажи, как меня зовут.
Белль говорит.
И стреляет.
16. Её странные полночные чаепития
Анонимная заявка: «Он не просил помидоров».
_____________________________________________
Белль лежит на обеденном столе, руки сложены на животе, ноги в чулках скрещены (такая милая картина). Начало четвёртого утра. Её серебряные туфельки покоятся одна поверх другой на сиденье его стула.
Румпельштильцхен предполагал, что она в конце концов может свихнуться: запертая в пыльном замке, с чудовищем в качестве компании.
читать дальшеОн не ожидал, что это случится так скоро. И будет выражаться в такой форме.
– Даже спрашивать боюсь, – говорит он вместо приветствия.
Белль не смотрит на него, она вглядывается в бледный лунный свет, но он видит, что она улыбается уголком рта. От этого зрелища у него внезапно перехватывает дыхание.
– Доброе утро. Тоже не можете заснуть?
Он придвигается чуть-чуть поближе. (Нелепо бояться собственного стола.)
– Так дело в этом?
– Я считаю звёзды на вашем потолке.
Румпельштильцхен смотрит вверх. Оттуда на него хмурится мерцающая россыпь звёзд. Хм. Он и забыл, что сотворил это.
– И сколько их? – спрашивает он с неподдельным интересом.
Но Белль пожимает плечами и смеётся.
– Я сбилась со счёта.
От её мягкого низкого голоса его желудок словно переворачивается. Румпельштильцхен кладёт руку на живот, на случай, если она наложила на него какое-то заклинание. Но нет, нет. Он цел и невредим (ну, относительно). Там нет следов магии, никакого заклятья. Белль просто устала.
Нельзя сказать, что он винит её. Должно быть, тяжело сохранить ясный ум живя в замке у чужого человека. Так много… тёмных уголков, в которые хочется заглянуть.
Румпельштильцхен осознаёт, что пялится (как такое случилось?), а Белль смотрит на него с полуулыбкой. У неё есть тайна, это видно по глазам, но какая, он – хоть убей – не понимает.
– Места хватит на двоих, – говорит она и похлопывает ладонью по столу.
– А. Нет. Нет, спасибо, – он переступает с ноги на ногу. Одёргивает рукава. Покачивается на каблуках. Его не оставляет странное чувство, что он одет неподобающе, но сейчас только начало четвёртого утра и, по всем статьям ему вообще полагается быть без одежды.
– Значит, вы задумали что-то поинтереснее? – спрашивает Белль.
– А тебе не пора спать?
– В это время года в подземельях холодно, – её улыбка – маяк, чашка чаю, о которую можно погреть руки зимним утром. – Посчитайте со мной звёзды.
Так он и делает. Его ноги шагают вперёд прежде, чем голова успевает их остановить. Румпельштильцхен осторожно усаживается рядом с Белль, стараясь ни в коем случае не коснуться её. Но она тут же протягивает руку и тянет его за воротник, так что в следующее мгновение Румпельштильцхен, неожиданно для себя, уже лежит рядом с красивой молодой женщиной (их разделяет едва ли дюйм) на своём собственном обеденном столе. Он чувствует тепло её тела от плеча до лодыжек, точно стену и, ох.
Ох, это и правда была крайне неудачная затея.
– Я… – говорит он, неожиданно хрипло. Приходится прокашляться в рукав и начинать сначала. – Я полагал, ты выберешь себе другую комнату. После того, как освоишься в имении?
Белль пожимает плечами. Её рукав с лёгким шуршанием соприкасается с его плечом.
– Вы же сами поселили меня в подземелье.
– Ничего страшного. Я мог бы переселить тебя куда-нибудь ещё.
– Полагаю, могли бы.
Румпельштильцхен смотрит на неё. Они слишком, слишком, слишком близко. Он даже может рассмотреть морщинки в уголках её глаз, маленькие завитки волос на виске. Он мог бы… он мог бы поцеловать её, если бы придвинулся чуть-чуть поближе.
Румпельштильцхен поспешно отводит глаза и смотрит в потолок.
– Значит, ты не собираешься покидать подземелья? – спрашивает он бесстрастно. Язвительно. Чтобы напомнить ей, что у чудовища есть зубы. Но он лежит на своём собственном обеденном столе, сейчас начало четвёртого утра, а рядом с ним Белль смеётся, голос у неё глубокий, низкий и, да, это и правда была крайне неудачная затея.
– Вы могли бы попробовать переубедить меня, – предлагает она. – Но я очень в этом сомневаюсь.
Однажды, в полночь они вместе пили чай. За разговорами Белль сказала ему: «Вы знаете, что я ненавижу эту чашку».
Да, он знает.
Румпельштильцхен улыбается ей в полумраке через обеденный стол. Скребёт пальцем щербинку чашки.
Он вспоминает, как лежал рядом с ней. Потом так же быстро забывает. Некоторые вещи лучше забыть.
Как бы там ни было, он улыбается. (Днём он будет уверять сам себя, что это была сардоническая усмешка.)
– Не представляю, с чего бы, дорогуша. Это всего лишь чашка.
Белль качает головой, прячет улыбку. Спрашивает его о новой книге из библиотеки.
Румпельштильцхен обнаруживает, что с нетерпением ждёт её странных полночных чаепитий.
Румпельштильцхену не требуется много сна – один из многочисленных плюсов, которые можно извлечь из целого мира, полного магии, которая полностью в его распоряжении. Однако это приятно, и он бы с удовольствием вздремнул.
Если конечно не принимать во внимание неизбежные минусы мира, полного магии, которая полностью в его распоряжении, а именно весь этот проклятый гул, из-за которого невозможно заснуть.
Пожалуй, стоит выпить чаю, думает он.
Румпельштильцхен помнит, что нужно одеться, прежде чем выйти из своих комнат. Необходимость одеваться, кажется, вошла в привычку. Давным-давно он мог разгуливать по дому голышом, но голубые (очень-очень красивые, но сейчас не об этом) глаза, глядящие на него через обеденный стол из залитого лунным светом полумрака, больше не оставляли такой возможности.
В довершение туалета он надевает сюртук. Идёт в кухню. Коридоры пусты, и он начинает успокаиваться (хоть и не сразу), заглядывая в каждую дверь, но ни в одной из комнат никто не ночевал.
(Он думает, с ленцой, что стоило бы сделать в подземельях камин. Если Белль собирается остаться там, внизу.)
Румпельштильцхен входит в кухню и застывает, как вкопанный. На его многочисленных печках что-то кипит, тушится и булькает. Соусы и подливки. Судя по ароматам, печётся как минимум один торт. В центре стола стоит блюдо с шоколадным печеньем. Возле стола Белль шинкует помидоры.
– Доброе утро, – приветствует она его, как будто это абсолютно нормально. Конечно, чем же ещё заняться ранним утром, в доме у чужого ей человека, как не выпечкой? – Печенья?
Румпельштильцхен моргает и смеётся.
– А теперь-то что ты делаешь?
– Ну, прямо сейчас буду вынимать из печи пампушки. Потом, может быть, испеку хлеба, – ножом она указывает на миску. – Приподнимите полотенце, и посмотрите, поднялось ли тесто?
Румпельштильцхен уже почти тянется к миске. Но потом вспоминает, что это его кухня, его дом, а эта женщина – его пленница, благодарю покорно, и он не просил помидоров.
– Когда ты в последний раз спала, дорогуша? – спрашивает он. Может, ему стоит её опасаться, пока она вот так стоит с ножом?
Он, не двигаясь, ждёт ответа; Белль поджимает губы, наклоняется над столом, лезвием ножа приподнимает край полотенца. Что бы она там ни увидела, зрелище ей не по вкусу.
– Хм. Значит, испеку завтра к обеду.
Она снова принимается крошить помидоры. Одна из кастрюль на плите начинает выкипать, Белль смотрит на неё и кастрюля затихает.
– Белль, – он скрещивает руки на груди; предчувствия у него не самые радужные.
Но девчонка точно растеряла последний ум, или, во всяком случае, последний страх перед ним. Кажется, она вообще его не слушает.
– Хм? А, наверное, примерно часок сегодня.
– Если ты не можешь спать в подземельях, дорогуша, – переселяйся в другую комнату.
– Дело не в подземельях. Полагаю, это ещё с войны с великанами.
Из-за её слов… из-за её слов он неожиданно… чувствует себя паршиво. Румпельштильцхен машинально прижимает руку к животу, но там по-прежнему нет никаких следов заклятий. Белль смотрит на него и говорит:
– Съешьте печенье. Я сейчас поставлю чай, только закончу с этим.
И он прекрасно понимает. Знает, что если он хочет ещё раз присутствовать на замечательном полночном чаепитии, то лучше ему держать свой большой рот на замке.
(Он никогда не умел вовремя смолчать.)
Он спрашивает:
– Что сделала с тобой война, милая?
Белль ножом сметает помидоры в миску. Добавляет какую-то приправу (он и не знал, что у него такая есть).
– Не хотите сдобы? Или лучше сделать хлебцы с чесноком? У меня они здорово получаются.
Румпельштильцхену знакомы эти раны. (Кажется, он что-то слышал о её брате.)
Он осторожно садится за стол и берёт печенье. Рассматривает профиль Белль – она выглядит довольной.
– Я мог бы что-нибудь приготовить для тебя, если хочешь, – предлагает он, – чтобы ты могла спать.
Белль бросает на него взгляд из-под ресниц, потом поворачивается к нему спиной, обратно к плите и своей стряпне.
– Или вы бы могли посидеть и поговорить со мной, – говорит она так тихо, что ему кажется, будто он ослышался.
Но ему знакомы эти раны. Он знает, что такое одиночество. Возможно, он начинает узнавать её.
– Хорошо, – соглашается он, и она расцветает улыбкой, как будто он подарил ей подарок.
От её улыбки в животе у него всё переворачивается, но это так приятно. Где же ещё ему быть ранним утром, как не в собственной кухне, с сумасшедшей женщиной, нарезающей овощи.
Румпельштильцхен улыбается и говорит:
– Я рассказывал тебе историю про лягушку?
И просыпается.
В холодном сыром подземелье.
Взгляд его останавливается на крошечной мышке, которая что-то грызёт в коридоре за решёткой. Крошечная чёрная мышка, внутри которой спряталась злобная старая ведьма; и она думает, она у нас самая умная. Нет, правда, очень умно. Да от неё за милю несёт магией, от которой у него гудит в голове, и потеют ладони.
– Здесь только мы, дорогуша, – говорит он, не обращая внимания на призраков порванного в клочки, безнадёжно поломанного прошлого. – Можешь показаться.
И вот появляется королева. Она так взволнована. Так взволнована. Хочет выпытать у него побольше секретов. Как будто она уже недостаточно навредила.
Скоро придёт время угроз, угроз и обещаний, и чудесных, смертельно опасных игр. Румпельштильцхен считает клопов на стене, драконов в земле, отчаявшиеся души во всём этом безумном мире, и ждёт, когда же она перейдёт к делу.
А где-то есть шкаф, полный забытых вещей, маленьких записочек, которые она ему оставляла, напоминая, что нужно поесть. А где-то она гниёт в земле. А где-то есть надколотая чашка: ждёт, когда придёт время полночного чаепития, в замке, медленно зарастающем пылью.
А Регина притворно улыбается, он угрожает, она ноет.
А Румпельштильцхен задаётся вопросом.
Сколько ещё пройдёт времени, прежде чем от него самого останутся только никому не нужные кости?
@темы: Им разговаривал Поттер, Once Upon a Time, Я тут себе садик разбил..., Человек пьяный босой ношеный тапочки не поедете на лифт, Chipped cups and empty hearts, Фанфики
-
-
13.03.2012 в 21:02-
-
13.03.2012 в 21:12-
-
14.03.2012 в 17:47corso,
Да уж, ангстище.
-
-
14.03.2012 в 17:49-
-
14.03.2012 в 17:50следующий, полагаю, будет повеселее
Ага. Про конец мира.
-
-
14.03.2012 в 17:56совсем-совсем энд
ты главное меня слишком долго не томи
-
-
14.03.2012 в 18:57Так, мну наконец-то добралась до компа. Сейчас гляну последний раз и отправлю тебе 9 кусок.
-
-
14.03.2012 в 19:04-
-
16.03.2012 в 20:53А что, Белль-маньячка мне понравилась, больше общего
-
-
17.03.2012 в 12:37В серии это не самый маньячный её вариант.
-
-
17.03.2012 в 13:08-
-
17.03.2012 в 13:2410-й был, как ты сама определила, ангсто-флафф. А будет чистый ангст.
-
-
17.03.2012 в 13:35-
-
17.03.2012 в 13:37Ангст, направленный на несимпатичного мне персонажа. И Белль-маньячка.
Скоро пришлю уже.)
-
-
17.03.2012 в 13:43ждю
кстати, тебе ссылки на оставшиеся части пришли?
-
-
17.03.2012 в 13:46Да, уже их качаю. Минут через пять он докачает, и я сразу тебе просигналю.
-
-
17.03.2012 в 19:36-
-
18.03.2012 в 10:37Типа, у Румпи патологическая страсть к собирательству, а у Белль - к убийству?
-
-
18.03.2012 в 10:40-
-
26.03.2012 в 19:22-
-
26.03.2012 в 19:26Конечно, это же никто кроме тебя не читает.Да, но знаешь, как мне стыдно? Чувствую себя последним червём невнимательным.
-
-
26.03.2012 в 19:29-
-
26.03.2012 в 19:31А как было на самом деле?
-
-
26.03.2012 в 19:37-
-
26.03.2012 в 19:45Так крестьянку всё-таки растоптали?
-
-
26.03.2012 в 19:46насмерть
конем
это, как видно из приведенного предложения, добрая детская сказка
-
-
26.03.2012 в 19:48Дай ссылку.
-
-
26.03.2012 в 19:58я сломалась на эротиццкой сцене
-
-
26.03.2012 в 20:03на эротиццкой сцене
Точно, это же добрая сказка.
-
-
26.03.2012 в 20:05зато там джинны позитивные